Нэнси Митфорд - Мадам де Помпадур [Madame de Pompadour]

Рана заживала, но король день за днем лежал у себя в алькове за задернутым пологом и ни с кем не разговаривал, погруженный в печальные размышления. Через восемь дней занавески откинули, и придворные увидели, что «этот восхитительно красивый мужчина печально глядит на нас, как будто хочет сказать: «Вот ваш король, которого хотел убить этот несчастный и который сам несчастнейший человек в стране». Он отдал два или три распоряжения, сказав, что примет послов во вторник, а не в среду, как обычно, и больше не проронил ни слова.

Маркиза же переживала самые тяжелые времена в своей жизни. Шли дни за днями, а от короля ни слуху ни духу. Мариньи отправился было узнать, не удастся ли ему переговорить с королем, но герцог Ришелье крайне грубо велел ему убираться. Принцессы и дофин не покидали отцовской комнаты ни на минуту. Мадам де Помпадур отлично знала, что партия, желавшая от нее избавиться, которую возглавлял д’Аржансон и поддерживали по религиозным соображениям дети короля, не упустит никаких шансов добиться цели. И это должно было произойти теперь или никогда. Машо, которого она до сих пор числила своим другом, а публика считала ее креатурой, пришел навестить маркизу и совершенно иным тоном, чем прежде, посоветовал уехать из Версаля. Он дал ей понять, что таково решительное желание короля. К этому поступку Машо подтолкнул дофин, который со времени покушения держался довольно властно. Придворные вдруг осознали, что наследник внезапно преобразился из тучного набожного ничтожества в мужчину, который в любую минуту мог стать их королем. С этих пор он получил право заседать в государственном совете и вообще приобрел в Версале известный вес. После упомянутой беседы с Машо маркиза, вся дрожа, но спокойно и твердо приказала, чтобы ее экипажи держали наготове, и послала за сундуками. Она велела приготовить Елисейский дворец для себя и своих слуг, которым немедленно было приказано укладываться. Этим-то они и занимались, когда вошла мадам де Мирепуа.

— Что здесь происходит? Зачем эти сундуки?

— Увы, моя дорогая, господин де Машо говорит, что я должна уехать, потому что ОН так хочет.

— Думаю, что ваш хранитель печати вас предал, — сказала маршальша, — и от души советую вам оставаться на месте, пока не получите приказа от самого короля. Вставший из-за стола проигрывает.

Субиз, Берни, Гонто и Мариньи в один голос советовали то же самое и общими усилиями уговорили ее остаться до прямых указаний короля. Они твердили, что он очень рассердится, если она уедет самовольно, не дождавшись известий от него. Герцогиня де Бранка почти не выходила от маркизы, так же как доктор Кене, а Берни и остальные заходили по двадцать раз на дню навестить ее и подбодрить. Она держалась очень мужественно, спокойно занималась обычными делами и никто бы не догадался, как она страдает. Что касается д’Аржансона, то он открыл свои карты. Когда мадам де Помпадур послала за ним, он заставил ее прождать несколько часов, а явившись, вел себя совершенно оскорбительно. Она сказала, что нельзя допускать, чтобы в руки короля попадали бунтарские послания, приходящие по почте, ибо теперь ничто не могло повредить ему больше подобного чтения. Д’Аржансон отвечал, что его прямой долг знакомить короля со всей корреспонденцией. Последовала перепалка, и маркиза сказала:

— Сударь, вы слишком далеко зашли. Бессмысленно продолжать этот разговор. Я ясно вижу, что вы твердо надеетесь, что мне придется покинуть двор, а потому считаете возможным говорить мне все, что вам заблагорассудится. Я не видела короля пять дней. Возможно, я больше никогда его не увижу, но если увижу, то будьте уверены, одному из нас обязательно придется удалиться.

— Это все, мадам? — проговорил д’Аржаисон и вышел из комнаты. Он совершенно не сомневался, к чему идет дело, так что написал письмо мадам д’Эстрад с советом приободриться, так как скоро ей предстоит вернуться в Версаль, и уж тогда они вдвоем приберут к рукам всю лавочку. После его ухода к мадам де Помпадур заглянул Берни и застал ее в характерной позе — она стояла у камина, спрятав руки в муфту и невидящим взглядом смотрела в окно.

— Вы похожи на печальную овечку, — сказал он.

— Эго волк заставил овечку опечалиться, — ответила маркиза.

Но дни шли и шли, а от короля ни слова.

Он уже вставал, его завивали и пудрили, и он ходил с палочкой по спальне. Говорил очень мало, и когда явились послы, их прием проходил в полном молчании, но в целом король более или менее вернулся к нормальной жизни. Заметили, что дофин не отходит от него ни на шаг и что их отношения дружественны и ласковы. Но никаких разговоров, шуток, сплетен с окружающими, которые начинали ощущать напряжение.

На одиннадцатый день король находился у себя с дофином и дофиной, с «большой» герцогиней де Бранка, господами Шуази, Фонтаньо, Шампсене и Дюфор де Шеверни. Все остальные ушли ужинать, и дворец, как обычно в этот час, совершенно опустел. Уже было довольно поздно, все проголодались и ждали, когда король их отпустит, но он все не давал знака. Он расхаживал взад-вперед в халате и ночном колпаке, опираясь на палку, в мрачном молчании, к которому окружающие начали привыкать. Наконец король подал знак дофине, та присела перед ним и вышла. Мадам де Бранка хотела последовать за ней, но король приказал ей остаться. Дофин в изумлении поднял глаза на отца. «Не одолжите ли вы мне свой плащ?» — спросил король у мадам де Бранки. Она сняла плащ и отдала королю. Он накинул его на плечи, прошелся по комнате, попрощался с ней и вышел. Дофин сделал движение, чтобы последовать за ним, но король остановил его: «Нет, не ходите за мной». Так что дофин вслед за женой отправился ужинать.

Придворные кавалеры уставились друг на друга, теряясь в догадках. Как ни голодны они были, но решили, что невозможно уйти ужинать и пропустить интереснейшие события. Они уселись и стали ждать, что будет дальше. Прошло порядком времени, прежде чем вернулся король, а когда он появился, это был совершенно другой человек — спокойный, добродушный, разговорчивый. Он смеялся над своим женским плащом, заявил, что теперь намерен отужинать и другим советует поступить так же. Нетрудно было угадать, что король ходил к маркизе. И одним-единствснным разговором она сумела полностью успокоить и утешить его.

Маркиза совершенно справедливо сказала королю, что Дамьен безумен и он никакой не инструмент партии или заговора, или уж тем более не голос всего французского народа, а отчаянный одиночка. Она уверяла, что страна потрясена происшедшим, и попади Дамьен в руки парижан, его разорвали бы на куски, а кто пережил самое сильное потрясение, так это парламентарии. Она говорила в своей разумной, прямой манере, и король поверил ей. На следующий день он встал, оделся, поехал на охоту и ужинал, как обычно, у мадам де Помпадур. Присутствовал на ужине и Мариньи, с которым король обходился совсем по-родственному. Добряк Барбье записал в дневнике: «Король снова начинает развлекаться, тем лучше и для него, и для нас».