Леонид Алексеев - Полоцкая земля (очерки истории Северной Белоруссии в IX–XIII вв.)

Интересные сведения можно получить, по-видимому, из топонимического материала, для Белоруссии еще, к сожалению, малоразработанного. Кривичские этнонимы, мы видели, определяют лишь западную границу Полоцкой земли. Это были, по всей вероятности, те населенные пункты, которые подходили наиболее близко к чужой, литовской территории. Наоборот, встречающиеся здесь наименования «Литва», по-видимому, принадлежали тем поселениям, которые ближе всего подходили к кривичским землям (см. рис. 1). Важные наблюдения сделаны И. Сафаревичем, установившим восточную границу поселений, название которых с литовским окончанием ишки, ишкес [224]. Граница эта почти полностью совпадает с западным рубежом славянских курганов Северной Белоруссии, описанным выше. По наблюдению экспедиции М. Я. Гринблата 1954 г., многие районы западной части этой страны славянизировались лишь недавно и, следовательно, в курганную эпоху территория к западу от славянских земель была, по-видимому, действительно заселена литовскими племенами [225].

Любопытны наблюдения над народными наименованиями курганов, распространенными в современной Белоруссии. Картографирование этих названий, полученных главным образом из археологической литературы и частично из наших разведок, выделило в Центральной и Северной Белоруссии два района с оригинальными терминами (рис. 10). В районе Полоцка, к северу и востоку от Витебска, распространены наименования волотовки (118 терминов), встречающиеся на соседних территориях спорадически (единичные случаи в окрестностях Браслава, Вилейки, Борисова (дер. Велятичи) и Вельска в Западной Смоленщине). Здесь же известны и 16 топонимов волотовки (в бывшем Полоцком у. — семь, в бывшем Витебском и Лепельском — по два, Городокском, Невельском, Бельском, Борисовском, Люцинском — по одному) [226]. К югу, в Центральной Белоруссии, вплоть до Днепра на востоке и до Клецка и Слуцка на юге, распространены названия курганов и топонимы капцы (54 термина и девять топонимов: в Минском у. — три, в Слуцком и Мозырском — по два, в Новогрудском и Бобруйском — по одному). Кроме новгородского термина сопки , частично заходящего в Белоруссию с севера (рис. 10), в остальных ее районах курганы именуются просто курганами [227]. Любопытно, что в зонах соприкосновения границ распространения описываемых названий курганы обычно именуются двояко (на оз. Мядель, в Велятичах Борисовского у. и т. д.).

Из всего сказанного можно сделать некоторые выводы.

Древнейший термин, обозначающий курганы, является капцы , от литовского Kapas — могила. Он принадлежит лишь той территории, где славяне ассимилировали балтийские племена — потомков населения городищ со штрихованной керамикой. Наличие у аборигенов термина, обозначающего могилу, косвенно удостоверяет, что этот вид погребения, неизвестный еще археологам, все же у них существовал. Термин волотовка , известный в Белоруссии еще и в XVI в. [228], связываемый учеными прошлого с велетами Страбона (П. Шафарик) и даже с кочевыми («влачившимися») племенами, для которых они служили якобы путеуказателями (К. П. Тышкевич), в действительности, как это заметил еще А. Афанасьев, отражает древние представления славян о волотах (великанах) [229]. Его приобрели курганы в то сравнительно позднее время, когда их истинное назначение было уже забыто, и населению, неоднократно их разрушающему и видевшему остатки погребений, потребовалось объяснение столь больших могил. Распространение термина волотовки в четко очерченных районах позволяет догадываться, что в этих районах, где не было ассимиляции балтов (потомков населения городищ штрихованной керамики), длительно сохранялись древнеславянские узкоплеменные предания (может быть в прошлом — культы) о волотах-великанах, с погребениями которых и были увязаны курганные захоронения. Если это предположение считать уместным, то наименование волотовки очерчивает нам, по-видимому, ту часть территории кривичей, особую ветвь которых летописец именовал полочанами. Она точно совпадает с указанной территорией сплошного распространения курганов между реками: Западной Двиной, Диеной, верховьями Сервеча, Березины и Уллы. Отсюда и началось дальнейшее продвижение полочан в глубь Северной Белоруссии (на верхнюю Березину и далее на юго-восток и юго-запад).

Итак, предварительно (до целенаправленных раскопок) можно считать, что полочане — часть кривичей, обосновавшаяся первоначально на водной магистрали ответвления пути из варяг в греки (к югу от Полоцка — верховья Березины) и расселившаяся затем на запад (вплоть до поселений литовских племен), юг (вплоть до ломаной линии — севернее Минска — южнее Борисова — Орша) и северо-восток (северная Витебщина). Ассимилировав некоторые племена балтов и, может быть, единичные поселки финнов (по Западной Двине), восприняв повсеместно топонимику аборигенов, полочане, по-видимому, впитали некоторые черты их материальной культуры и языка, которые, постепенно видоизменяясь и дали те особенности локальных вариантов белорусской этнографии и диалектологии, о которых мы говорили. Все это позволяет считать, что проблему происхождения белорусского народа нельзя рассматривать изолированно от взаимовлияния славянских племен и балтийских аборигенов. Рассмотрим в заключение вкратце некоторые важнейшие черты идеологических представлений полочан, насколько это позволяют источники.

Как в древние времена, так и в начальную эпоху Киевской Руси, дофеодальная идеология — языческая религия — была в Полоцкой земле господствующей. Описывая быт языческих племен, летописец возмущенно писал: «… живяху в лѣеЬ, яко же и всякий звѣрь, ядуще все нечисто, и срамословие в них предъ отьци и предъ снохами, и браци не бываху въ них, но игрища межю селы, схожахуся на игрища, на плясанье и на басовская пъени и ту умыкаху жены собѣ, с нею же кто съвъщашеся; имяху же по двъ и по три жены» [230]. А многие события, происшедшие в Полоцкой земле позднее, уже в XI в., в глазах просвещенного книжника все равно связывались с колдовством и чародейством. Там, в Полоцкой земле, князь родился «от вълхвования» и всю жизнь был «немилостив на кровопролитие», так как носил по указу волхвов на себе талисман — «язвено», с которым появился на свет [231]. Там, в конце XI в. в Друцке и Полоцке являлись живым среди дня души умерших — страшные всадники, при виде которых люди падали замертво [232]. Даже многие природные явления рассматривались летописцами как предзнаменования походов полоцкого Всеслава. «Слово о полку Игореве», созданное через восемьдесят шесть лет после смерти этого князя, рисует его в сверхъестественном виде, а русский фольклор вообще именует его волхвом (Волх Всеславич) [233].