Евгений Анисимов - Пленницы судьбы

Немногие заключенные шлиссельбургской тюрьмы дожили до освобождения — тяжка была царская каторга. Но, сравнивая с тем, что было в советское время, убеждаешься, что Шлиссельбург, как и вся царская каторга, рядом с ГУЛАГом — курорт. Как-то раз охранники привезли кучу песка, воткнули в нее лопаты, чтобы господа заключенные от нечего делать, «для моциона», разбрасывали песок по двору крепости. Как тут не вспомнить несчастных узников Соловецкого лагеря, которых охранники заставляли целый день черпать воду в одной проруби и таскать ее в другую, да еще со смехом покрикивали, чтобы черпали море досуха, а уж о том, что такое лесоповал и Как быстро «стереть человека в лагерную пыль», я и не говорю. Как-то один из крупных народовольцев-узников жаловался в письме, что на Рождество ему дали на десерт очень мелкие фрукты, а рождественский гусь оказался пережарен. Ему бы Лаврентий Павлович показал жареного гуся! В 1904 году, после двадцати лет заключения, Фигнер выпустили на свободу. Ее мать, которой сказали, что она «узнает о своей дочери, когда она будет в гробу», сумела пробить глухую стену. Уже смертельно больная, в прошении на имя государя Николая II она умоляла его освободить дочь, чтобы попрощаться с ней навсегда. «Николай Кровавый», «внемля к мольбам» несчастной женщины, заменил Фигнер бессрочную каторгу на двадцатилетнюю, которая как раз вскоре и истекла. Вера не хотела получать от царя никакой милости, далее поначалу противилась освобождению, но любовь к матери пересилила гордость революционерки. Она вышла на свободу, но матери в живых уже не застала. После недолгой ссылки ее выпустили за границу, где она и засела за свои мемуары «Запечатленный труд»...

Вся эта история поражает нас своеобразным трагическим, роковым несогласованием. Бесспорно, Фигнер и ее товарищи были фанатиками, слепо идущими к своей цели — убийству царя. Но при этом они оставались честными, бескорыстными людьми: никто из народовольцев не мечтал о власти, не рвался к ней с бомбой в руках, да и партия их была создана только для организации терактов. И цели народовольцев были благородны и конкретны: введение парламентского строя и гарантии основных свобод. Так случилось, что в том же направлении — к свободам, конституции — двигался и Александр II. Убив его, народовольцы не достигли своей цели (народ безмолвствовал), но тем самым они и царю не дали довести до логического конца (конституция и парламент) политические реформы. Пришедший к власти сын убитого император Александр III резко повернул Россию от западнических преобразований в сторону националистического и тоталитарного «теплого народного самодержавия», а в революционном движении возобладали «Вовочки», которые «пошли своим путем»: партия как секта, демагогия, вранье о «гегемоне». И все ради захвата власти, а уж там как получится — все средства хороши, только чтобы удержаться наверху. Вернувшаяся в Россию в годы Первой мировой войны Фигнер это хорошо поняла. В сентябре 1917 году она писала: «Все утомлены фразой, бездействием и вязнем в трясине наших расхождений. Только большевики плавают, как щука в море, не сознавая, что своей необузданностью и неосуществимыми приманками темных масс постыдно предают родину немцам, а свободу — реакции». Словом, как аккуратно выражались в советские времена, Фигнер «не приняла ВОСР», вместе с другими старыми революционерами осуждала недостойную цивилизованных людей практику захвата заложников. И в советские времена она осталась такой же упрямой и несгибаемой, как и в Шлиссельбурге, хотя порой отчаянно бедствовала и голодала. Когда в 1932 году Е. М. Ярославский предложил Фигнер вступить в Общество бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев, находившееся в теплых объятиях партии, старуха была непреклонна: «Нет!» Как можно вступать в организацию, которая одобряет смертные приговоры? Она писала, что, «не зная современного метода политического расследования дел, в которых на карте стоит свобода и жизнь человека, не зная, чем вызываются признания подследственных виновности своей при полном отсутствии ее, Общество... ставится в необходимость давать резолюции, одобряющие деятельность ГПУ и, увы, дает одобрительную санкцию». И далее — обвинения большевиков в монополизации политической власти, слова о «подъяремном большинстве, именуемым беспартийным». За такие речи тогда можно было загреметь в лагерь или дальнюю ссылку... Но Веру Николаевну не тронули, и, дожив до девяноста лет, она умерла, всеми забытая, в 1942 году...

В 1897 году в комнате банкетов при царской ложе Мариинского театра произошел скандал. После спектакля император Николай II и императрица Александра Федоровна собрались было сесть за стол, как вдруг в комнату вошла великая княгиня Мария Павловна в сопровождении невысокой, изящной женщины лет тридцати. При ее появлении царская чета тотчас встала и в гневе покинула театр...

«Моя жена и я считаем это совсем неприлично и надеемся, что такой случай не повторится», — так написал император своему дяде, великому князю Владимиру Александровичу, мужу Марии Павловны. В чем же дело? Почему Николай II и императрица жена так бурно реагировали на появление этой дамы и кто она такая? Ольга Валерьяновна Пистолькорс (урожденная Карнович) была женой гвардейского офицера, адъютанта Владимира Александровича, матерью троих детей. Конечно, в появлении ее, офицерской жены, у царского стола было явное нарушение этикета, но все-таки важнее другое: царь не мог сидеть за одним столом с любовницей великого князя Павла Александровича, еще одного своего дяди. К тому же Николай наверняка был немало смущен — он-то, будучи еще наследником престола, хорошо знал Ольгу Валерьяновну. «Милая Мама Леля! Очень прошу простить меня, но ввиду более раннего моего отъезда в Англию, я не буду иметь удовольствие завтракать у вас в городе, как было условлено раньше. Я тем более сожалею, что завтрак у вас мог бы служить продолжением того прекрасного вечера 8-го июня, который так весело прошел у вас в Красном», — так писал ей цесаревич Николай за пару лет до своего вступления на престол и происшествия в театре. Ведь он вместе с дядей Павлом наведывался в дом Пистолькорс. Это произошло в 1893 году, и как записал в дневнике великий князь Константин Константинович, он вместе с Николаем получил от Мамы Лели записку с приглашением. «Мы было смутились, Ники написал Павлу как быть. Павел просил приехать, говоря, что будет весело. И действительно, скучно не было, шампанское снова лилось рекой, и мой цесаревич опять кутнул». Так получилось, что Мама Леля имела близкие знакомства в царской семье, сумела сойтись с великой княгиней Марией Павловной, супругой великого князя Владимира Александровича, командира гвардии и, соответственно, начальника мужа Ольги. При этом отношения Ольги Валерьяновны с Владимиром были весьма игривые. Она писала ему: «Мой дорогой Главнокомандующий! Вы были так добры ко мне заехать, и я, избалованная Вами, смутно надеялась, что Вы повторите Вашу попытку. Но, увы! Оттого в жизни и бывают разочарования, что мы надеемся на слишком многое!!! Итак, неужели я Вас до моего отъезда не увижу? Сегодня я исповедуюсь, завтра приобщаюсь и потому — простите меня, грешную, во-первых, во всем (подчеркнуто Ольгой Валерьяновной. — Е. А. ), а во-вторых, за то, что попрошу Вас приехать ко мне в четверг...» Словом, у Мамы Лели было весело, но она имела явно не очень хорошую репутацию почти куртизанки. По крайней мере, видеться с ней, уже став государем, Николай никак не мог!