Сергей Сорочан - Ромейское царство

С упадком государства, неспособного регулировать отношения, именно Православие, не зависящее от царства земного, стало все больше отождествляться с византийской политической идеологией. Наследницей Римской империи на Востоке — и в культурном смысле, и в смысле имперской идеологии — все больше становилась Церковь и особенно — монашество.

В этих кризисных условиях постоянных раздоров, лишений и бедности, поневоле ведшей к аскетизму, в ромейском обществе усилились религиозные споры вокруг исихазма (правильнее исихасма ) — очень давнего, ярко выраженного мистико-аскетического духовного учения, истоки которого обнаруживаются уже в монастырях Египта и Сирии IV в., в частности, в мистических и монашеских взглядах такого оригинального инока-интеллектуала как Евагрий Понтийский (345–399 гг.) с его идеей непрерывной безмолвной молитвы, посредством которой уму открывался незримый сапфировый свет Святой Троицы. В своем исходном значении слово исихия означало «священное безмолвие, умиротворение, созерцание, отрешенность». Ничего принципиально нового в нем не было и теперь, но обстоятельства способствовали тому, что исихастское движение широко распространилось с 30-х гг. XIV в., будучи возрождено афонским отшельником, монахом-подвижником, богословом Георгием Синаитом (ок. 1265 — после 1341 гг.), объездившим византийские земли.

Пламенный последователь Синаита, крупный византийский ученый и оригинальный богослов Григорий Палама (1296–1359 гг.), в 20 лет бросивший все — учебу, перспективы придворной карьеры и удалившийся в монастырь на Афон, в ряде своих поучений поддержал и развил новое учение о исихии — «священнобезмолвии» и строгом молитвенном уединении. В итоге к 1338 г. оно вылилось в сложную теолого-философскую и аскетическую систему и получило еще одно название — паламизм . Его основой стало отрицание рационализма и опора на эмоциональное мировосприятие и личное благочестие, достигаемое путем созерцания, борьбы с искушениями, совершенного послушания, самоотречения, бесстрастного предания всего себя Господу. Терпение к скорбям через понуждение, усилие к молитве должно было вести к очищающей тело от страстей, просвещающей, приводящей к совершенству благодати.

Палама призывал презреть даже необходимые потребности, что означало отказ от хозяйственной активности, разрыв родственных уз, ограничение потребления и накопительства материальных благ и посвящение всего времени прежде всего глубокой молитве и делам милосердия. Все должно было заполнить уединенное спасительное моление, по возможности, совершаемое почти непрерывно, в полном безмолвии — исихии. В этом виделся и отказ от пути, по которому шла Римская Церковь, а значит, и возможного, очень страшившего православных, слияния с нею.

Латинский Запад резко отверг исихасм, но в славянских странах, особенно у болгар, он получил поддержку. На Руси последователями этой аскетической идеологии и практики, направленной на поиски особого пути соединения с Богом, стали Сергий Радонежский, Феофан Грек, Андрей Рублев, Нил Сорский и его ученики, и хотя это случилось уже после гибели Византии, во многом определило направленность Православия, попытки создать «монастырь в миру», отказ от рационализма и от поиска истины через человеческую мудрость.

Григорий Палама считал, что Бог — надбытийный, невидимый, непознаваемый и неназываемый, высшее благо и форма форм. Только мистическое единение с Господом через «умную молитву», то есть многократно повторяемую и вслух и про себя, умом, молитву, и принятие сердцем и душой евангельских заповедей заменяет страх перед Богом любовью и делает доступным духовное спасение. Палама твердил, что Бога можно познать в безмолвии и уединении благодаря особой энергии, которая исходит от Господа и проявляется в мире как лучи некоего неземного Божественного Света, подобного тому, каким перед апостолами сиял Христос на палестинской горе Фавор в момент Своего Преображения. Но увидеть Его возможно лишь в результате экстаза, особого напряжения воли, погружения человека в себя, и не обычным зрением, а «внутренним оком» — духовным разумом, поскольку этот Свет является проявлением божественной энергии, как и мудрость, милость и любовь Бога. Так появилось понятие синэргии, которая являлась соединением усилий человека и божественной энергии.

Афонские монахи — главные проводники исихасма — даже изобрели своеобразный способ, точнее, физическую «технику» соединения с Богом. Она заключалась в многократно повторяемой, долгой, тихой или вообще безмолвной краткой молитве: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя» (на греческом языке она звучала еще короче: «Кирие Иису Христэ элеисон мэ»). Ее надо было творить, находясь в уединении, не дыша часто, но говорить примерно пять или даже больше молитв за один вдох и выдох, причем в особой позе, плотно прижимая подбородок к груди, фиксируя взор на области сердца, каждый раз все дольше задерживая выдох. Грудь или пуп были в данном случае упором, на котором концентрировался взор. Задержка дыхания вела к увеличению концентрации углекислого газа в организме, в результате чего на грани потери сознания во время молитвенных бдений — медитаций появлялись столь желанные божественные видения. Но при этом лишь избранные, самые смиренные, наиболее благочестивые праведники, отказавшиеся от всего, занятые непрерывным нравственным совершенствованием своего внутреннего мира, для которых постоянно повторяемая «умная молитва» стала дыханием, могли уловить Фаворский Свет и познать Бога, его милость, благодать, а, следовательно, и спастись. Таким образом, исихия — «безмолвие» означало не просто молчание, а особый аскетический, бесстрастный образ жизни, высшую ступень монашества, которая посвящена прежде всего и более всего непрестанной умно-сердечной Иисусовой молитве и связана с максимальным удалением от всего, что такой молитве препятствует.

Единодушного признания учения с его новой аскетически-медитативной практикой не произошло. У одних оно вызвало беспокойство, у других — сарказм, насмешки и сопротивление. Как и следовало ожидать, паламизм активизировал давнюю страсть византийцев к диспутам, словопрениям. Эмоции с обеих сторон накалились и вылились в кризис, который еще более усугубил страсти вскоре разразившейся гражданской войны.

Видный математик и философ, православный монах, воспитывавшейся в латинском окружении, Варлаам из Калаврии (ок. 1290–1350 гг.), человек большой учености, однако самоуверенный и сварливый, посетив Афон около 1330 г., познакомился там с укладом духовной жизни исихастов и их исихастириями — дословно «местами безмолвия», но не принял их. Более того, изгнанный афонскими монахами, он выступил в Константинополе с резкой критикой идей и методики исихасма. Варлаам исходил из того, что сотворенный мир является замкнутым в своей собственной природе и не может быть открытым для соединения с Богом как таковым. Он упрямо доказывал, ссылаясь на известные догматы, что Господь сам по себе непостижим и невидим, а значит, никто не может увидеть и Его Свет. Варлаам обвинял учителя безмолвия и его сторонников в том, что те, отделяя энергии от сущности Бога, предполагают, что Бог является сложным, состоящим из частей. Более того, они создают новых мнимых богов, которым и поклоняется в уединении, что совершенно неприемлемо. Стихийный материалист Варлаам, современник таких крупнейших италийских писателей-гуманистов как Франческо Петрарка и Джованни Боккаччо, высмеял практику исихастов молиться в особой позе, глядя вниз, на область сердца и живота, в ожидании появления Фаворского света. В полемическом задоре он издевательски называл исихастов «омфалонпсихами» («пуподушниками») и заносчиво рекомендовал всем христианам, чтобы они не теряли своего времени в непрестанной молитве, а скорее бы начали изучать труды древних философов и авторов, и именно с их помощью очистили бы свой «непросвещенный» ум от «темного суеверия» и просветились. Другими словами, Варлаам пытался убедить своих противников, что соединение с Богом и познание Бога возможны только через познание мира, сотворенного Богом, а не через долготерпение и невозмутимость.