Сергей Сорочан - Ромейское царство

В этой обстановке правильно решить именно вопрос веры казалось единственным спасением от суровой судьбы. Но разброд в умах и душах предвещал гибель общества и был следствием длительного кризиса экономики, государственного устройства и международного положения Ромейского царства.

Как ни было ему тяжело, Иоанн VIII все же решился на милый сердцу «западников» союз с папским престолом. Он поддержал давно зревшую после первой, несбывшейся, мимолетной Лионской унии 1274 г., идею объединения Греческой и Латинской Западной Церквей, в которой видел единственный луч надежды на спасение своей страны в плотную надвинувшейся беде. Ромеи как никогда прежде были готовы решить этот вопрос на новом церковном Соборе. Последняя карта в политической игре после 165 лет колебаний, проволочек, затягиваний была, наконец, разыграна.

Будучи вассалом султана, Иоанн поставил в известность Мурада II о своем намерении поехать в Рим. Тот, разгневавшись, ответил, что помощи надо искать не на Западе, а на Востоке, у турок, от латинов же бежать подальше. Но, поскольку османы не просто наступали, а, образно говоря, уже стояли у ворот, это превысило боязнь василевса навлечь на себя недовольство врагов союзом с Западом, с Папой и вызвать недоверие у собственного народа, как в свое время это случилось с злополучным восстановителем Ромейского царства, Михаилом VIII, основателем династии Палеологов.

27 ноября 1437 г., подчиняясь настоянию латинской стороны, оплаченная Папой Евгением IV эскадра из восьми кораблей, включая три венецианских торговых судна и флорентийский корабль, покинула константинопольскую бухту и в обход Греции, с множеством промежуточных остановок взяла курс на Италию. На борту этих наемных кораблей (своих судов у обедневшего василевса ромеев уже давно не было), кроме представителей папской партии, латинов, находились ромейские почетные гости: сам император, его брат, интриган Димитрий, которого побоялись оставлять в столице, симпатичный, величавый, но не очень ученый, едва передвигавшийся 80-летний Патриарх Иосиф II, клирики, игумены, архимандриты ряда монастырей, более двух десятков высших ромейских архиереев, представители придворной знати и несколько мирян-философов, интеллектуалов — в конечном счете необычно много — около 650–700 человек.

Через два месяца, 8 февраля 1438 г., после длительного, полного тягот и опасностей, изнурительного зимнего путешествия, православная делегация, которая включала латинофилов и ортодоксов, добралась до Венеции. Здесь их с невиданной пышностью, едва ли не помпезным театрализованным представлением, призванным продемонстрировать мощь Республики Св. Марка, встретил дож Венеции на громадной, изукрашенной парадной галере — знаменитом «Буцентавре». Но прибывшие измотанные ромеи вместе с расхворавшимися в тяжелой дороге императором и мучимым ревматизмом, едва передвигавшимся стариком-Патриархом скоро смогли убедиться, что на Западе тоже масса своих сложнейших проблем и, самое главное, царит раскол. Надо было решать — следовать ли к Папе Евгению, в италийскую Феррару, куда он, по сути дела, сбежал из Рима вследствие бунта знатного римского семейства Колонна, или отправиться на антипапски настроенный, реформаторский Собор, уже давно заседавший в швейцарском Базеле и собиравшийся решительно ограничить права Папы, даже свергнуть его с престола. Главными интриганами тут выступали подданные набиравшего силу французского короля Карла VII, в частности, Парижский университет, поддерживавший идею верховенства Базельского собора над Папой. В любом случае следовало не медлить с выбором, ибо Евгения IV крайне тревожили опасных реформационные, а по сути, раскольные действий Базельского собора. Стремясь перетянуть на свою сторону василевса и его клир, он не брезговал никакими средствами, давал щедрые обещания и нещадно торопил ромеев, прекрасно понимая, что объединение Греческой и Латинской Церквей под эгидой римской курии укрепить его позиции против «базельцев», которые дошли до такой наглости, что устраивали на рейде Константинополя угрожающие папским кораблям морские маневры. Венецианские же власти, хоть и папские союзники, побаивались раздражения турецкого султана, да и попросту не желали, чтобы византийцы, которых надо было достойно, а значит, накладно содержать и селить, попусту задерживались в их городе.

После колебаний был все же выбран путь на дождливую, зябкую Феррару, к ожидавшему здесь в герцогском дворце Папе Евгению. Последний радушно встретил прибывших ромеев, даже обнял их императора и пожал руку Патриарху Иосифу, хотя они категорически отказались выполнить требуемый давний латинский обряд — поцеловать папскую туфлю. Иосиф нашел для этого достойный ответ: «Если Папа — преемник апостола Петра, то мы — преемники других апостолов. А разве другие апостолы целовали ноги Петру?». Ромеи явно хотели абсолютно во всем чувствовать себя на равных с латинами и даже в мелочах этикета не уронить остатки достоинства.

9 апреля 1438 г., в среду Страстной недели в Ферраре наконец состоялось торжественное открытие совместного Вселенского собора, который, впрочем, из-за разразившейся летом чумы, щадившей византийских делегатов и косившей латинских, а особенно церковных посланников с Руси, после четырнадцати заседаний, в начале следующего года решили перенести в большую, богатую Флоренцию: она была подальше от ставшего не на шутку угрожать Ферраре заклятого врага Папы герцога Миланского, который был не прочь захватить Евгения в плен. Самое главное, здесь было больше надежд на бесплатное проживание, финансовую помощь как ромейской делегации, так и на аванс исчерпавшему свои ресурсы, находившемуся в крайне стесненных обстоятельствах римскому понтифику со стороны флорентийской Сеньории и ее правителей — знаменитых Медичи, богатейшего семейства банкиров и меценатов. Из-за этого переноса Собор и получил у историков двойное название — Ферраро-Флорентийский.

Собор 1438–1439 гг. по сути дела стал религиозным диспутом по наиболее спорным, ответственным доктринальным вопросам — об исхождении Св. Духа, о латинской добавке Filioque («и от Сына») к Символу Веры, о чистилище — существовании промежуточного состояния испытания душ после смерти и, конечно, о главенстве Папы. Показательно, что, несмотря на многомесячные ожидания, к разочарованию императора ромеев ни один европейский правитель лично так и не прибыл на Собор, а некоторые западные государи и архиереи, ссылаясь на свою убогость, голод и чуму, не отрядили даже посольств. От нескольких восточных послов южногреческого деспота Мореи, черноморского Трапезунда, Грузии и крошечной Молдовлахии толку было мало. Небольшая монофисистская делегация, представлявшая Армянского патриарха — католикоса, вообще добралась до Флоренции уже после подписания Папой соборного декрета с ромеями. Таким же никчемным, символическим оказалось заключение унии с христианами-коптами Египта и Эфиопии, если не считать того, что это встревожило египетского султана. В дальнейшем пустой окажется и уния Римской Церкви с сирийцами далекой Месопотамии и киприотами. Ее признают Польша, Литва, Киевский князь Александр, известный как Олелько, свояк Московского князя Василия, но не сам Василий, грезивший о гегемонии Москвы на всех русских землях. Уния греков с Латинской Церковью будет видеться ему как отход от Православия: он не находил ни малейшего политического резона подчиняться Папе. Царь греков, став вассалом «неверных»-мусульман, с точки Московского князя, не заслуживал никакой помощи. Тем более Василий не собирался воевать из-за него с турками.