Сергей Сорочан - Ромейское царство

Начавшись достаточно сдержанно, с затяжками, с неформальных дебатов, заседания Собора постепенно переросли в ожесточенную публичную полемику между латинами, проуниатски настроенными «западниками» и антилатинской православной партией. Атмосфера собрания временами весьма напоминала массовый психоз. В нервозной обстановке дело едва не доходило до рукоприкладства, бушевали эмоции. Если верить записям о дебатах — «Греческим актам», или «Практика» и их латинскому варианту, прочим сохранившимся отчетам-дневникам, мемуарам, обычно выдержанные, благовоспитанные, почтенные отцы Церкви опускались порой до площадной брани, какой позавидовали бы завсегдатаи грязных, задымленных таверн.

Латинофилов или латинофронов, то есть людей симпатизирующих латинским взглядам, более того, даже мыслящих по-латински, в качестве оратора представлял острый на язык, ученый грек Виссарион, а «рупором» ортодоксов, их «оборонцем» был не менее красноречивый непоколебимый ревнитель Православия, чернявый, экспансивный монах Марк Евгеник. Для поднятия реноме обоих незадолго до Собора рукоположили соответственно в митрополитов Никейского и Эфесского: в упадочном, забывавшем тягу к наукам осколке Византии явно не хватало высокообразованных, эрудированных кадров.

Латинофилы симпатизировали латинской мудрости, латинской догматике и жаждали объединения с Римской Церковью любой ценой для спасения остатков Ромейского царства от турок. Простодушные ортодоксы, с детства, с молоком матери впитавшие верность преданию своих отцов, тоже считали, что объединение возможно, но только посредством убеждения латинов в истинности вероучения Греческой Церкви, и, не имея, по сути дела, никакого реалистичного, конкретного плана спасения, более уповали на Бога. Самое прискорбное, ни те, ни другие, а особенно уверенные в своих цитатах и силлогизмах напористые латины, не шли на серьезные взаимные уступки доктринального плана, то есть не сеяли зерна, которые могли бы дать полезные плоды, и, значит, хотя бы теоретически примирить обе стороны, выработать некую приемлемую для ромеев «дорожную карту» пути к истинному единению. Складывается впечатление, что их больше пугало мнение евреев-иудеев о них, как об уклоняющихся в многобожие, и тех заблуждающихся христиан, которые, напротив, чрезмерно настаивали на единстве Бога, отрицая божественность Бога Сына, а также и Святого Духа. Это объясняет, почему особенно яростно шли действительно принципиально важные для богословов дебаты о сути триединства Бога, догме о нераздельной Пресвятой Троице, доказательствах единства ее божественной сущности.

Марк Евгеник, изначально предвзято настроенный в отношении происходящего на Соборе «сговора», так написал об умопомрачительных хитросплетениях метафизической мысли на спорах, почти бесплодно ведшихся в виде нескончаемых, изматывавших вопросов и ответов: «Говорить это, казалось, — петь глухим ушам или кипятить камень, или сеять на камне, или писать на воде, или другое подобное, что говорится в пословицах в отношении невозможного». В порыве гнева, выведенный из себя Виссарион обозвал своего оппонента «бесноватым». Марк, не оставшись в долгу, кричал ему вслед: «Ты ублюдок и таково твое поведение!». Другие епископы-латинофилы, Дорофей Митиленский и Мефодий Лакедемонский, разъяренные еще больше Виссариона, осыпали Евгеника оскорблениями, едва ли не бросаясь на него с кулаками. Латины тем более испытывали особенно сильную неприязнь к митрополиту Эфесскому, считая его заявления еретическими. Ораторы, погружаясь в дебри нестыкующейся латинской и греческой богословской, церковной терминологии, до изнеможения пытались переубедить друг друга, нагромождая взаимоисключающие аргументы, оглушая бесчисленными святоотеческими цитатами, к тому же различающимися в разных, не аутентичных древних книгах, кодексах. Именно эти несовпадения, иногда полное незнание неведомых грекам латинских святых авторов, западных отцов объясняют, почему ромеи часто прибегали во время дебатов к абсурдному обвинению оппонентов в фальсификации, подлоге или же просто отмалчивались. К слову, список деяний Седьмого Вселенского собора, предъявленный латинами в Ферраре, действительно оказался поддельным и еще больше усилил недоверие. В общем, у каждой стороны была своя логика и своя правда, но, как образно выразился царь Иоанн Палеолог, латины потопили греков в словах.

В такой обстановке большинство договоренностей поневоле могло совершаться только предварительно, тайком, по углам, не на публичных сборах, к которым, к слову, не были склонны сами греки, а на «закрытых встречах», закрытых дебатах между специально назначенными комитетами из ограниченного числа лиц, совещаниях греков, встречах, часто конфликтных. Именно о них довольно часто упоминается в деяниях Собора и в «Описаниях», своеобразном дневнике-отчете неизвестного византийского автора, приложенного к «Практика» — уже упомянутым выше «Греческим актам». Православно настроенный патриарший диакон константинопольской Святой Софии Сильвестр Сиропул отметил по этому поводу в своих «Воспоминаниях»: «Данный Собор не вынес никакого решения, и не спрашивали у его участников, кто какое имеет мнение о том, что обсуждается на собеседованиях… все происходило отдельно, скрытно и прикровенно… ни во время дискуссий, ни вообще с начала работы Собора никто — ни грек, ни латин — не был спрошен и не высказал своего мнения на Соборе». Впрочем, обязательно следует учесть, что он писал сии обличительные слова через пять лет после случившегося и не мог быть полностью объективным в оценках, пытаясь задним числом обелить в том числе и свои действия, ибо Сиропул был среди тех, кто все же поставил свою подпись под решениями Флорентийского собора, от которой потом, как и прочие подписанты, отрекся под нажимом общественного мнения.

Другое дело, что силы сторон, действительно, были неравны: ромеи в большинстве своем, по их собственным свидетельствам, уступали настойчивым латинским диспутантам в знании и образовании, не понимали и половины того, что говорилось, и далеко не всегда могли отвести новые аргументы и новые тексты, которыми их засыпали. Утомленные, хмурые, упавшие духом, они чувствовали себя в меньшинстве, на чужой земле, в очень стесненных условиях, а главное, в полнейшей материальной зависимости от дотаций на содержание, которое нерегулярно, с большими задержками, впрочем, как и делегаты-латины, получали от Папы. Если верить мемуарам Сильвестра Сиропула, голодающая императорская охрана дошла до того, что стала закладывать флорентийским ростовщикам свое оружие и одежду, а патриарший протосинкелл Григорий, не добившись помощи от отмалчивавшегося василевса, вынужден был дать им на продажу свои священные наручи, чтобы выручить деньги на харчи. Верховный понтифик, хотя его охрана и щеголяла в блестящих серебряных панцирях, сам находился в сложнейшем финансовом положении, почти исчерпал свои ресурсы и даже начал распродавать или отдавать в залог некоторые италийские города, принадлежавшие Апостольскому престолу, чтобы покрыть элементарную нехватку средств и сделанные у италийских банкиров громадные займы. Он никак не предполагал, что заседания Собора затянуться не на месяцы, а на два года. Только за февраль-март 1438 г. Евгений IV вынужден был выплатить ромеям в Италии не менее 46 733 золотых флоринов, и это не считая траты на содержание других участников Собора, собственной курии, многочисленных латинских богословов, а также двух кораблей с арбалетчиками, согласно договору с василевсом, охранявших в это время Константинополь и поглощавших в среднем по пять тысяч дукатов ежемесячно.