Павел Щеголев - Первенцы русской свободы

Затем дело и сентенция пошли на рассмотрение начальства. 1 февраля 1827 дал своё мнение командир лейб-гвардии конно-егерского полка г.-м. Слатвинский; 4 февраля — начальник дивизии г.-ад. Чичерин; 10 февраля — командир 1 резервного Кавалерийского корпуса г.-ад. Депрерадович и, наконец, 28 февраля — командующий Гвардейским корпусом великий князь Михаил Павлович. 24 февраля великий князь препроводил дело с вышеуказанными заключениями управляющему Главным штабом генералу от инфантерии графу Толстому для всеподданнейшего доклада. 3 марта дело поступило в аудиториат, а 12 марта дежурный генерал Потапов уже объявлял аудиториату, что государю «угодно, чтоб поступившее в аудиториатский департамент военно-судное дело л.-гв. конно-егерского полка о штабс-капитане Алексееве окончено было немедленно». Замечательна совершенно необычная скорость, с которой разбирали это дело. Быть может, требование спешного рассмотрения дела, предъявленное аудиториату, являлось результатом ходатайства Леопольдова.

Когда дело находилось уже в Аудиториате, Леопольдов, прикреплённый к Новгороду, обратился к Михаилу Павловичу с просьбой об освобождении. Он просил о нём тоном человека, ожидавшего награды и не понимающего, за что его карают. Он писал:

«Ваше императорское высочество!

Я прикосновенен к делу о возмутительных стихах, в ложном и дерзком виде касающихся священной особы его императорского величества и истории 14-го декабря 1825 года. По сему случаю 28-го декабря минувшего года я отправлен из С.-Петербурга в Новгород для личных объяснений пред военною комиссиею, высочайше учреждённою по оному делу при лейб-гвардии конно-егерском полку. Действия сей комиссии уже доведены до сведения вашего императорского высочества.

Никогда не питав в душе моей злонамеренных мыслей против правительства, в настоящем деле я хотел только исполнить то, к чему обязан присягою всякий верноподданный. Потому совершенно уверен, что правый суд его императорского величества не причислит меня к стороне неправых по сему делу. Святость и правота законов есть самая надёжная защита для невинного.

При всём том, я, и в деле законном, подвержен самой бедственной участи. Проезд из Саратовской губернии до С.-Петербурга собственно по сему делу, проживание в С.-Петербурге и Новгороде, лишило меня всего, что я ни имел. К довершению моего нещастного положения я отправлен в Новгород для ответов пред вышесказанной комиссией без всего, что может обезопасить здоровье и самую жизнь человека. Теперь нахожусь в совершенной крайности.

Ваше императорское высочество! Облегчите злополучную участь мою, повелите, ежели сие не может нарушить законного порядка, обратно отправить меня из Новгорода в С.-Петербург, где я могу иметь средства ожидать окончательного решения дела по крайней мере без опасения для моего здоровья и для самой жизни.

Вашего императорского высочества преданнейший — Императорского Московского университета кандидат словесных наук Андрей Леопольдов.

1827 года, марта 9 дня».

18 марта доклад Аудиториата был уже готов и передан дежурному генералу на высочайшую конфирмацию. В докладе излагался весь ход дела.

Освобождая себя от необходимости излагать вышеуказанные мнения начальства, ограничимся извлечением последней части доклада, в которой Аудиториат делает свод мнения и своё заключение. Курсивом отмечаем места, относящиеся к Пушкину.

«Командиру лейб-гвардии конно-егерского полка генерал-майор Слатвинский мнением полагал: подсудимого штабс-капитана Алексеева выдержать шесть месяцев в крепости, а потом выписать из гвардии тем же чином в армейские полки, на кавказской линии расположенные.— Прапорщика Молчанова продержать тоже в крепости четыре месяца, буде он за означенный его поступок ещё не был наказан; кандидата Леопольдова предать законному суждению».

Начальник дивизии ген.-ад. Чичерин, в отношении наказания шт.-кап. Алексеева и прап. Молчанова и предания суду кандидата Леопольдова, соглашаясь с мнением ген.-майора Слатвинского, присовокупил, что запирательство шт.-кап. Алексеева в том: будто бы не помнит, от кого получил вышеупомянутые стихи, не может не признать подверженным сомнению, ибо, если бы он, Алексеев, действительно о сём забыл, то почему же может помнить то, когда и где оные получил, и что отданные им Молчанову (как сей показал: в феврале 1826 года) стихи были писаны не чужою, а собственною его, Алексеева, рукою?

Останавливаясь на факте непризнания Молчановым обстоятельства обратного получения рукописи, генерал Чичерин предлагал доставить Леопольдова в Москву и там сделать ему очную ставку со слугами генеральши Вадковской. А дабы,— полагал Чичерин,— не пропустить ни малейших следов к открытию, у кого находятся вышеупомянутые стихи, надлежало бы также спросить Леопольдова: от кого и когда именно он получил письмо государственного преступника Рылеева, на тот конец, не отыщется ли у давшего ему списать письмо сие стихов, которые с тою же целью могли быть взаимно отданы Леопольдовым.

Командир 1-го резервного Кавалерийского корпуса ген.-ад. Депрерадович полагал: 1-е) Подсудимому шт.-кап. Алексееву вменить тюремное заключение и теперешнее содержание на гауптвахте в наказание, и как по делу других явнейших улик, чтобы он имел какую-либо связь с злоумышленниками, не открыто, кроме, что скрыл, от кого он принял стихи, и сим запирательством наводит на себя в вышеписанном преступлении сомнение; почему, оставив его в сильном подозрении, выдержать в крепости шесть месяцев и потом, выключив из гвардии, отправить в кавказский корпус в армию. 2-е) Прап. Молчанова, который, хотя в меньшей степени виновен, как Алексеев, и хотя не был судим, но преступление его довольно ясно открыто и собственным признанием подтверждено, выдержать «также в крепости шесть месяцев и отправить в Нижегородский драгунский полк, как уже переведённого в оный из л.-гв. конно-пионерного эскадрона, с тем, чтобы над обоими ими местные начальства имели строгий присмотр и чтобы они, Алексеев и Молчанов, не были представляемы ни к увольнению от службы, ни к переводу в другие полки, ни к награждению до того времени, пока не загладят содеянных ими преступлений отличнейшею службою. 3-е) Кандидата Леопольдова предать уголовному суду, вменив оному в обязанность по показанию А. Пушкина, что вышеизъяснённые стихи сочинены им под названием элегия А. Шенье, истребовать от Пушкина ту элегию, сличить с означенными стихами и по решительном открытии, что точно так напечатаны, как здесь излагаются, за передачу оных из рук в руки, определить и ему взыскание, а доколе справедливыми доказательствами он не уверит гражданского правительства, что он чужд рассеивания таких зловредных сочинений, иметь его Пушкина в строгом наблюдении местного начальства» [826].