Павел Щеголев - Первенцы русской свободы

Казалось, эти данные, полученные в первой половине января 1826 года, должны были бы убедить комитет, что никакого общества нет, но 15 марта Грибоедов призывался в комитет, и вопросы, предложенные ему здесь, позволяют сделать заключение, что члены комитета всё ещё тревожились за Грузию. Правда, новый повод к тревогам подало дело Сухачева, о котором Грибоедову предложили целый ряд вопросов. Дело Сухачева совершенно неизвестно в нашей литературе, а так как оно представляет интерес, и бытовой и общественный, то мы позволим себе остановиться на нём несколько подробнее [404].

Во время путешествия Николая Павловича по югу России в Ростове появился некий Василий Сухачев, служивший в Грузии по гражданской части. Образ его жизни в Ростове показался тамошнему городничему весьма подозрительным: Сухачев вёл жизнь самую уединённую, никого к себе не принимал, занимался письмом и чтением и имел библиотеку из 600 томов. Этих данных оказалось достаточно для того, чтобы арестовать Сухачева и отправить его к таганрогскому градоначальнику Дунаеву. Дунаев разыскал в вещах и бумагах Сухачева кинжал, пару пистолетов, ружьё, саблю, злодейское клятвенное обещание, алфавит для тайной переписки, полученный из Одессы, и несколько писем, писанных шифром. Таганрогский градоначальник учинил Сухачеву допрос. Приводим список подлинного акта допроса.

«1826 года марта 1-го дня уволенный из Бендерского малороссийского общества Василий Сухачев, доставленный к его превосходительству господину таганрогскому градоначальнику от ростовского городничего, о жизни и бумагах сомнению подвергающихся, по роду своему заключающих приверженность к тайному обществу — таганрогскою градскою полицией) при бытности члена гражданского допрашиван и показал:

„От роду мне 28 лет, исповедания греко-российского, родился я в Екатеринославской губернии, в городе Новомосковске от отца, тогда бывшего тамошним купцом, Ивана, и матери Ирины Сухачевых, коими в 1809 или прежде того за год,— настояще не припомню — вывезен с другим моим меньшим братом Матвеем, в Кишинёве, должно быть, ныне находящимся, в Бессарабию, где в сословии бендерского малороссийского общества мы все состояли, из коего в конце 1823 года я и брат мой уволены обществом для поступления в статскую службу и получили увольнительное свидетельство. По документу сему, в копии у меня имеющемуся и в Ростове отобранному, засвидетельствованному в верховном грузинском правительстве по исполнительной экспедиции, куда прибыл я в октябре месяце 1824 года и из которого подлинный таковой отослан в Правительствующий Сенат с испрошением определения меня на службу, каковою я там приватно по определению экспедиции и занимался, когда, наконец, в последствии времени, я видел из письма приятеля моего чиновника Котова, прежде служившего в Одесской таможне, а ныне в С.-Петербурге в департаменте внешней торговли, что надежда моя по предмету сему есть тщетная, то в 4 день сентября 1825 года от занятия того увольнен, и с документом, от правительства полученным, отправился тогда же в Россию с тем, чтобы доехать до Одессы, где до отъезда в Грузию проживал семь лет, и там употребить себя по-прежнему в дела коммерческие; в сём намерении достиг в Новочеркасск 5 ноября и тут проживал в доме казака Колесникова вместе с знакомым мне издавна одесским купеческим сыном Александром Протасовым, в должности приказчика по торговле у тамошнего казака Алексея Мандрыкина находящимся, а 4 декабря прибыл в Ростов собственно для того, чтобы распродать библиотеку, которая заключается в шести стах с небольшим книгах, разных лучших сочинителей, и выруча за оную деньги, следовать за оные до Одессы; но как при прожитии в Ростове продать книг я не мог и издержался до крайности, то позаимствовал у вышесказанного Протасова сто рублей, для чего, пред взятием ныне меня ростовским городничим, ездил оттоль в Новочеркасск и за возвратом в Ростов взят под присмотр и отправлен в Таганрог, при взятии каковом отобраны у меня документы и бумаги. Сии последние заключаются: 1-е: в клятве, которая извлечена мною по точным словам из книги театра сочинителя Августа фон-Коцебу, для одного любопытства, да ремарка о добродетели извлечена оттоль без всякого злого умысла. 2-е: ремарка на двух листах о страдании человечества написана из бумаг, но каких, не помню; она извлечена для соображений, на случай встретиться могущих при переписке с приятелями. 3-е: ремарки особых изложений, состоящие на листах под № 16 и 17, заключают в себе описание предков, от коих я происхожу; они написаны от праздности и остались в черновых бумагах. 4-е: письмо, писанное мною к коллежскому секретарю Григорию Степановичу Радулову, служащему верховного грузинского правительства по исполнительной экспедиции в должности секретаря, который есть мне искренний друг и с которым дружество тесное веду я до отъезда его из Одессы в Грузию, то есть с 1822 года; составлено из литер греческих, еврейских, арабских, турецких, китайских, латинских, русских и других, выдуманных мною, сказанным другом моим Радуловым и третьим нашим другом же Михаилом Константиновичем Арестовым, уволенным из одесского купеческого общества и прибывшим из Одессы в Грузию вместе со мною: в нём заключающиеся слова как то, что началась уже общая наша независимая переписка , относились к признательности моей к нему за скорый успех в познании сего нового, нами составленного иероглифа, а советовал я ему, чтобы не жалел водки , вина и угольев подогревать самовар для насыщения лакомой утробы подьячих , по резону тому, что он жаловался мне письмом, которое должно быть в других моих или его бумагах, на притеснения, ему делаемые в каком-то присутственном месте проволочкою совершением по доверию крепостного акта на дом одесского купца Катле. 5-е: в письме другом, писанном к тому же Радулову 24 мая 1822 года тогда, когда он находился ещё в Херсоне, я выразил по вновь составленному иероглифу, что о свидетельстве надобно, чтобы оно было взято не от одного заседателя, а от всего суда; обстоятельство сие изобретённым нами литерами написано собственно с одной глупости и шалости, о документе же названном свидетельством, о котором писал я ему, он должен был по личным нашим советам вопросить членов тираспольского земского суда, в который я имел намерение поступить на службу, располагая о таковой, если бы тогда удалось быть определену получить сей документ. 6-е: некоторые извлечения из опытов нравственности Шатобриана и других писателей вчерне на 6 листах имелись у меня для одного любопытства. 7-е: письмо, писанное мною на пяти листах к служащему в канцелярии его сиятельства господина новороссийского генерал-губернатора графа Воронцова, неизвестного мне чина, Михайле Николаевичу Леонтьеву, коего я письмом сим уговаривал о невпадении в заблуждение православной религии; с чиновником сим знаком я с 1823 года, то есть со времени отъезда моего из Одессы в Тифлис, другой же переписки никакой с ним ведено не было. 8-е: бумаги под заглавием: „Несправедливое истребление воинства“, на 8 листах писана вышереченном другом моим Радуловым, с бумагами коего я при отъезде и сию захватил; но отколь она собственною его рукою выписана и на какой конец, мне неизвестно; и я у него не спрашивал. 9-е: рескрипт в списке покойного государя императора к княгине Кутузовой, писанный рукою Радулова, взят мною вместе с бумагою, под заглавием „несправедливое истребление воинства“; и для чего сия последняя присоединена к первой Радуловым — не знаю. 10-е: письмо, писанное мною на двух листах от 29 мая 1825 года к одесскому купцу Вонифатию Ивановичу Картамишеву, я уговаривал его удалять себя от печали по случаю потери им значительного по торговле капитала. 11-е: при письме на 2-х листах, писанном ко мне от служащего в одесском карантине чиновника Прядина, прислано описание Харьковского бульвара. 12-е: два письма, писанные, одно на немецком, а другое на польском диалекте служащим верховного грузинского правительства в исполнительной экспедиции чиновником Кульским к одесским жителям Бояти и Депау, но что они в себе заключают — перевести я не могу, получены же они мною для доставления по случаю отъезда в Одессу. 13-е: письмо, полученное мною от секретаря Радулова на 10 листах, коим он ещё приглашал меня в Грузию на службу и по коему туда было я и поехал. 14-е: другое письмо его же, Радулова, тоже пригласительное о скорейшем туда отъезде и при нём грузинская азбука, писанная его рукою, всё сие на 16 листах. 15-е: черновое письмо, писанное мною в Одессу к знакомому мне купцу Викулу Артемьевичу Пашкову, которым я его уведомлял о своих обстоятельствах, на 8 листах. 16-е: азбука гиероглифически писана рукою вышесказанного друга моего ныне уволенного из одесского купеческого общества, в Грузии находящегося, но в каком месте, о том знать должен Радулов, Михаилом Арестовым; в азбуке сей выражение „храм общества независимых“ означает союз трёх нас друзей и таковых же ещё собственною моею рукою писанных пять, да одна пустая записка, Арестовым писанная литерами гиероглифическими. 17-е: обнародование прав человека и гражданина, писанное рукою исправлявшего в одесском Ришельевском лицее должность профессора, г. Егором Шкляревичем, которым бумага сия и переведена из французского экземпляра, находящегося должно быть и ныне у Арестова и которое имею для одного любопытства, а ничуть не для руководства какого-либо на 2 листах. 18-е: каталог книг российских, французских, итальянских, латинских, арабских и, частию, немецких, которые принадлежат собственно мне и находятся в Ростове, я сделал для поверки. Сколько бумаги, у меня найденные по случившимся в прошлом годе в столице от вольнодумства мятежам, подвергают меня сомнению, столько я, не чувствуя сего пагубного за собою последствия, надеюсь оправдаться и правительство уверить, что всё то происходило от глупости и извлекалось для любопытства из книг разных сочинителей, коими все мы начитаны. Что касается до отобранных у меня в Ростове двух кинжалов, двух пистолетов, из коих один в серебряной оправе, одной черкесской шашки и ружья, то всё сие оружие вывезено мною из Грузии вместо редкостей, а более для предосторожности в горах и Кабардинских степях, чрез которые я проезжал. Судим по суду не был, к тайным обществам и масонским ложам не принадлежу и никогда не принадлежал, с людьми, общества сии основавшими или к оным принадлежащими, сношения не имел, и кто они такие, да и есть ли где, совершенно не ведаю. В действительной справедливости всего мною изъяснённого, подписался. Добавляю притом, что чиновника Леонтьева отвращать от заблуждения побуждался потому, что я, быв с ним в Одессе знаком, слышал не однажды от него, что он, придерживаясь философии женевского сочинителя Жан-Жака Руссо, не соглашался во всём с христианскою религиею и говаривал, согласно моему сочинению, что она хороша, но иногда может быть и вредна; принял же я, Радулов и Арестов на себя независимость и употребляли произношение сие в письмах не с умыслом каким-либо злым, а собственно потому, что мы считали себя независимыми в сотовариществе и дружестве по одной только переписке, что удостоверяется и тем, что ни один из знакомцев моих, исключая сказанных друзей, не употреблял в письмах у меня найденных гиероглифических слов, употребление коих тремя нами не во зло открылось поверкою, ибо во всех словах, под литерами сими найденных, ни одного вредного произношения не отыскано, исключая независимости и других глупостей.— Подлинное подписал уволенный из бендерского малороссийского общества Василий Иванов сын Сухачев своеручно. Присутствовали: полицмейстер Апсеитов, пристав Лохвицкий, заседатель Малаксианов“».