Павел Щеголев - Первенцы русской свободы

П. А. Плетнёв, заведовавший изданием «Стихотворений Александра Пушкина» (вышли из цензуры 9 октября 1825 года), сообщал 21 января 1826 года своему доверителю о том, что из имевшихся в его распоряжении денег поэта Дельвиг выпросил на некоторое время 2000 рублей (XIII, 255).

Около 15 февраля 1826 года Пушкин писал Дельвигу: «Ты взял 2000 у меня и хорошо сделал, но сделай так, чтоб прежде вел<���икого> поста они находились опять у Плетнёва» (XIII, 260) [426]. А 7—8 марта того же года Пушкин наказывал Плетнёву: «Деньги мои держи крепко, никому не давай. Они мне нужны.— Сдери долг и с <���Дельвига>» (XIII, 266). Дельвиг 7 апреля отвечал Пушкину: «Деньги твои я взял, как хороший министр финансов, т. е. назначил Плетнёву источник уплаты: я купил у Баратынского Эду и его Сочинения, и Эда, продаваясь, в скором времени, погасит совершенно мой долг» (XIII, 271) [427]. А в письме кн. Вяземского к Пушкину от 12 июня 1826 года Дельвиг сделал приписку 14 июня и относительно денег сообщал своему другу: «От Эды деньги скоро накопятся. Отдам их Плетнёву или кому велишь» (XIII, 285).

Но деньги накопились не так скоро. 18 января 1827 года Плетнёв, давая Пушкину хозяйственный отчёт по его делам, указывал, что от Дельвига он не получил ещё данных ему в долг из денег поэта 2200 рублей (XIII, 318). Значит, кроме 2000, Дельвиг успел взять или взял раньше ещё 200 рублей.

Но Пушкин уже придумал назначение части своих денег. 13 июля 1826 года был казнён Кондратий Фёдорович Рылеев, и Пушкин пожелал помочь его жене. В не дошедшем до нас и не полученном Плетнёвым письмеПушкин просил его выдать вдове Рылеева 600 руб.; потом он напомнил об этом в письме, не дошедшем до нас. 2 января 1827 года Плетнёв писал Пушкину: «о выдаче 600 руб. вдове Кондрат<���ия> никогда ты мне не писал и только в первый раз я это вижу в последнем твоём письме. След<���овательно>, эта статья не числится у меня ни в расходе, ни в долгу» (XIII, 316). Когда Плетнёв отправил Пушкину это письмо, он получил от него новое послание, опять-таки до нас не дошедшее, в котором поэт запрашивал его, почему не вручены деньги H. М. Рылеевой. 18 января 1827 года Плетнёв должен был сообщить Пушкину: «В последнем к тебе письме своём от 2 января 1827 года (которого, кажется, ещё ты не получил) я объяснил, почему не мог ни во Псков послать 2000 рублей, ни доставить 600 руб. вдове Кондр<���атия>» (XIII, 318). В этом письме Плетнёв сделал подсчёт всех сумм Пушкина и выслал ему все бывшие у него на руках деньги. Тогда Пушкин, в письме, до нас не дошедшем, просил Дельвига вручить 600 рублей H. М. Рылеевой. Дельвиг исполнил просьбу поэта, или, вернее, поручил её выполнение О. М. Сомову [428]. Сомов выплатил 300 рублей Прасковье Михайловне Бестужевой, матери А. А. Бестужева, и 300 рублей Анне Фёдоровне Федоровой, побочной сестре Рылеева [429]. Какие деньги выплачивались по настойчивому требованию Пушкина, ясно видно из той расписки, которую должна была дать О. М. Сомову H. М. Рылеева: «Я, нижеподписавшаяся, дала сию расписку О. М. Сомову в том, что получила я чрез него от Александра Сергеевича Пушкина денег шесть сот рублей, возвращённые им за взятые обратно его стихотворения, кои должны были помещены быть в Альманахе Звёздочка . Из сих денег г. Сомов по поручению моему доставил триста рублей Прасковье Михайловне Бестужевой, следовавших на часть сына её Александра Александровича; а другую половину, по моему же назначению, г. Сомов доставил девице Анне Федоровне Фёдоровой. В чём и подписуюсь» [430].

Альманах «Звёздочка» должен был продолжать «Полярную звезду», по мысли её редакторов и издателей К. Ф. Рылеева и А. А. Бестужева, но после событий декабрьской революции 1825 года альманах «Звёздочка» уже не мог увидеть света.

Всем нам, конечно, хорошо известна вдохновенная поэма Н. А. Некрасова о подвиге любви и самоотвержения двух «русских женщин» — княгини Екатерины Ивановны Трубецкой (урождённой графини Лаваль) и княгини Марии Николаевны Волконской (урождённой Раевской) [432]. Для так называемой большой публики эта поэма является чуть ли не единственным источником сведений о жёнах декабристов. Правда, эта художественное произведение, вопреки всяким толкам о преувеличениях, очень точно и правдиво в своих описаниях и, как увидим ниже, до некоторой степени может заменять официальные документы. Но, понятно, сообщаемые в «Русских женщинах» фактические данные слишком недостаточны; за героическими образами Трубецкой и Волконской не видно лиц других «русских женщин», последовавших за своими мужьями в безвестную Сибирь, на каторжную жизнь и не уступавших в героизме героиням поэмы.

Жёны декабристов не дождались ещё своей истории, которой они так достойны. Воспитанник декабристов доктор Н. А. Белоголовый в своих воспоминаниях ярко рисует то значение, которое должна бы иметь история этих героических женщин: «Нельзя не пожалеть,— пишет он,— что такие высокие и цельные по своей нравственной силе типы русских женщин, какими были жёны декабристов, не нашли до сих пор ни должной оценки, ни своего Плутарха, потому что, если революционная деятельность декабристов мужей, по условиям времени, не допускает нас относиться к ним с совершенным объективизмом и историческим беспристрастием, то ничто не мешает признать в их жёнах такие классические образцы самоотверженной любви, самопожертвования и необычайной энергии, образцы, какими вправе гордиться страна, вырастившая их, и которые без всякого зазора и независимо всякой политической тенденциозности могли служить в женской педагогии во многих отношениях идеальными примерами для будущих поколений» [433].

Было бы очень жаль, если бы жёны декабристов не дождались своего Плутарха и умерли для нас, как живые женщины своей эпохи. Они уже готовы войти в историю в обычной маске эпических героинь, для характеристики которых в историческом арсенале всегда хранится целый ряд постоянных эпитетов. Наши данные о жёнах декабристов, к сожалению, не только скудны и незначительны, но и односторонни. У нас слишком мало фактических сведений, и авторы воспоминаний и записок, преклоняющиеся перед подвижничеством женщин, ограничиваются искренними общими местами; они, правда, не знают, какие ещё подобрать эпитеты для их самоотречения, энергии, доброты, любви, но, за крайне редкими исключениями, не дают ярких черт, которые обрисовали бы перед нами живого человека. До полнейшей абстракции в характеристике жён декабристов дошёл кн. А. И. Одоевский в своём известном трогательном и красивом стихотворении «Кн. М. Н. Волконской». Когда говорят о героических женщинах, неизменно цитируют это стихотворение: