Павел Щеголев - Первенцы русской свободы

Итак, разрешения отправиться за мужьями в Сибирь „вырывались“ у Николая Павловича, но даже от уже данных разрешений находили возможным уклоняться. Положение Николая Павловича в этом вопросе ярко характеризует эпизод с женой Якушкина. И. Д. Якушкин взял с своей жены слово, что она не поедет за ним, если только ей не дадут разрешения взять с собой и детей. А при разрешении поездки одновременно предъявлялось запрещение брать с собой детей. После усиленных просьб жена Якушкина получила от Дибича за его подписью следующую записку: „Государь император соизволил разрешить Якушкиной ехать к мужу, взявши с собой и детей своих, но при сём приказал обратить её внимание на недостаток средств в Сибири для воспитания её сыновей“. У Якушкиной был болен сын, и она не могла выехать тотчас же. Тем временем, Анна Васильевна Розен, прослышав о полученном Якушкиной позволении, явилась к графу Бенкендорфу и, ссылаясь на прецедент, просила и ей дать разрешение взять с собой в Сибирь детей. Граф Бенкендорф решительно отказал ей и сказал, что Дибич поступил очень необдуманно, ходатайствуя за Якушкину, которая, вероятно, не получит уже из третьего отделения всего нужного для своего отправления, и потому также не поедет в Сибирь. На вопрос Розен, что было бы с Якушкиной, если бы она, получив высочайшее позволение, тотчас вместе с детьми, отправилась к мужу: в таком случае, отвечал шеф жандармов очень откровенно, её, конечно, не вернули бы назад». Когда выздоровел ребёнок Якушкиной, ей запретили воспользоваться данным раньше разрешением. В бумаге шефа жандармов было сказано, что «так как Якушкина не воспользовалась своевременно доизволением, данным жёнам преступников следовать за своими мужьями, и так как её пребывание при детях более необходимо, чем пребывание с мужем, то государь император не соизволил разрешить ей ехать в Сибирь» [447].

Разрешения на поездку в Сибирь давались только жёнам и никому другому. Так сестре Бестужевых Елене Александровне в ответ на её просьбы [448] было сообщено, что «государь император, по некоторым причинам, и для собственной нашей пользы к отъезду для жительства с братьями не соизволяет» [449].

Каково юридическое положение женщин, последовавших за своими сосланными на каторгу мужьями? — Вот вопрос, который должен был возникнуть у лиц, власть имеющих, лишь только они удостоверились в непреклонном желании некоторых из них отправиться в Сибирь. Действующие узаконения, не предвидевшие случаев, подобных данному, не представляли ручательства в том, что своею суровостью они могут остановить решившихся. «Устав о ссыльных» 1822 года определял положение жён ссыльно-каторжных в следующих статьях: «Ст. 222. Женщины, идущие по собственной воле, во всё время следования не должны быть отделяемы от мужей и не подлежат строгости надзора. Они получают кормовые деньги. Ст. 231. Женщины, по собственной воле пришедшие, в случае смерти мужей, имеют свободу вступать в брак, с кем пожелают, и с ведома местного начальства остановиться там, где признают за лучшее, или возвратиться к своим родственникам без всякого препятствия. Ст. 232. Женщинам, по собственной воле пришедшим, Тобольский Приказ о ссыльных выдаёт особливые письменные виды».

Эти статьи показались недостаточными и «в 1826 году,— говорит кратко и глухо официальная бумага,— вскоре по отправлении государственных преступников в Сибирь, когда последовала туда жена преступника Трубецкого, признано было нужным принять меры к отклонению от сего намерения жён прочих подобных Трубецкому преступников». Выработка правил, которые достигли бы цели, была поручена Особому комитету, учреждённому для составления правил о содержании государственных преступников в Сибири. Так как комитет должен был считаться с действующим законодательством, которое в данном случае оказывалось недостаточным, то он избрал следующий образ действий: комитет поручил своему члену генерал-губернатору Восточной Сибири тайному советнику Лавинскому «дать от себя предписание, на законном основании составленное, иркутскому гражданскому губернатору». Но так как это предписание вышло за пределы действующего закона, то предварительно начальник штаба его величества Дибич представил его на усмотрение императора Николая Павловича. Предписание было высочайше одобрено и отправлено по адресу от имени Лавинского. Таким образом, одобренное государем, оно приобрело силу закона, но оно не было объявлено и оставалось под секретом — это во-первых, а во-вторых, о высочайшем одобрении не было упомянуто в тексте самой бумаги. Это предписание, которое явилось главным руководством в отношениях местных властей к жёнам декабристов, до сих пор не было опубликовано, а между тем этот своеобразный законодательный документ представляет по своему содержанию значительный исторический интерес и весьма важен для характеристики истинного положения высшей власти в вопросе о жёнах декабристов.

Но этот документ несколько неожиданно получает и другое значение: он даёт материалы для характеристики поэтического творчества Н. А. Некрасова. При своём появлении поэма «Русские женщины» вызвала обличения автора в тенденциозном преувеличении страданий княгини Е. И. Трубецкой и кн. М. Н. Волконской. Придирчивая критика указывала на то, что Некрасов совершенно измыслил знаменитый диалог между кн. Трубецкой и губернатором [450]. Читатель помнит те убеждения, с которыми обращается в поэме губернатор к несчастной княгине. В резких стихах губернатор рисует опасности, которые ждут княгиню:

Этих стихов достаточно для того, чтобы читатель воскресил в своей памяти мучительные сцены объяснений княгини Трубецкой с губернатором. В начале и конце этой сцены поэт даёт нам понять, что губернатор действовал не за свой страх, а по полученному им из Петербурга предписанию. В ответ на первую просьбу княгини о лошадях губернатор отвечает: