Павел Щеголев - Первенцы русской свободы

Внизу мы ещё раз послужили Льву Николаевичу тараном против наступлений на него Чичерина и рассказали ещё раз об университетских событиях в Петербурге и Москве. Чичерин завязал беседу с Софьей Андреевной. Софья Андреевна рассказывала о своей поездке в Петербург, о разговоре с Победоносцевым, о запрещении сочинений Толстого. У неё вырвалась фраза: «Ведь это же крупный убыток». Льву Николаевичу стало неприятно, он досадливо сказал: «Вечно ты о деньгах!» [486]

В 1905 году я напечатал работу о Грибоедове и декабристах. Она была издана А. С. Сувориным, и к изданию было приложено необычайно тщательно выполненное факсимиле хранившегося в Государственном архиве дела о Грибоедове, производившегося в следственной комиссии по делу декабристов [487]. О точности факсимиле можно судить по следующему инциденту. Директор архива С. М. Горяинов, получив от меня книгу с факсимиле, вызвал чиновника архива, в ведении которого были дела декабристов, и, показывая ему факсимиле, сделал ему выговор за небрежное хранение, за то, что «дело» оказалось не на месте, а в его, директора, кабинете, и приказал положить «дело» на место. Чиновник (милейший А. А. Привалов) был ошарашен, вертел в руках факсимиле, ничего не мог привести в оправдание и, очевидно, мучимый угрызениями совести, удалился из кабинета его превосходительства. Не прошло двух минут, как он, нарушая правила субординации, без доклада, ворвался снова в начальственный кабинет и, потрясая факсимиле, восклицал: «Ваше превосходительство, подлинник дела на месте, а это копия».

Зная, что Толстой интересуется и занимается декабристами [488], я послал ему свою книгу вместе с факсимиле. В ответ я получил от него следующее письмо:

«Очень благодарен вам, Павел Елисеевич, за присланное прекрасное издание о Грибоедове и за обещание (если я верно понял) прислать „Русск[ую] Правду“ Рылеева [489].

Если декабристы и не интересуют меня, как прежде, как матерьял работы, они всегда интересны и вызывают самые серьёзные мысли и чувства.

В вашей присылке есть „Дело о Грибоед[ове]“. Благодарю за него. Что с ним делать?

Ещё раз благодарю Вас за ваш подарок, остаюсь уважающий и помнящий Вас Лев Толстой. 8 июня 1908 г.» [490]

И Лев Николаевич был обманут воспроизведением «дела» и принял его за подлинник.

Общество «Зелёной лампы» совершенно не привлекало внимания историков нашей общественности; им интересовались только биографы Пушкина, столкнувшиеся с фактом значительного влияния этого кружка на творчество и склад мировоззрения поэта. Об этом влиянии свидетельствуют неоднократные упоминания поэта о «Зелёной лампе», а главное — ряд поэтических произведений, связанных между собой с внешней стороны тем обстоятельством, что они имеют в виду членов этого кружка, а с внутренней единством тем и настроений. Но вопрос об истинных задачах и о действительной деятельности общества «Зелёной лампы» окончательно не решён. П. И. Бартенев [492]на основании устных сплетен пустил в ход версию об оргиастическом направлении кружка «Зелёной лампы»; П. В. Анненков, очень щекотливый и строгий в вопросах нравственности, подхватил версию П. И. Бартенева и утвердил её своим авторитетом. Вот его рассказ о «Зелёной лампе». «Какие разнообразные и затейливые формы принимал тогдашний кутёж, может показать нам общество „Зелёной лампы“, основанное Н. В. Все<���волжски>м и у него собиравшееся. Разыскания и расспросы об этом кружке обнаружили, что он составлял, со своим прославленным калмыком, не более, как обыкновенное оргиаческое общество, которое в числе различных домашних представлений, как изгнание Адама и Евы, погибель Содома и Гоморры и проч., им устраиваемых в своих заседаниях (см. статью г. Бартенева „Пушкин на юге“), занималось ещё и представлением из себя, ради шутки, собрания с парламентскими и масонскими формами, но посвящённого исключительно обсуждению планов волокитства и закулисных проказ. Когда в 1825 г. произошла поверка направлений, усвоенных различными дозволенными и недозволенными обществами, невинный , т. е. оргиаческий характер „Зелёной лампы“ обнаружился тотчас же и послужил ей оправданием. Дела, разрешавшиеся „Зелёной лампой“, были преимущественно дела по Театральной школе» [493].

С лёгкой руки Бартенева и Анненкова легенда об оргиазме «Зелёной лампы» внедрилась в пушкинскую литературу и долгое время повторялась писавшими о Пушкине. Влияние этого общества признавалось в высшей степени отрицательным и вредным. Правда, исследователи, искавшие фактических подтверждений, должны были взвесить тот факт, что и Бартенев, и Анненков, всегда очень точно указывающие свои источники, в этом случае оперлись на тёмные «расспросы и разыскания» у лиц, нам неизвестных. П. А. Ефремов особенно резко отзывался о россказнях Анненкова и ссылался на протоколы «Зелёной лампы», с которыми он мог в своё время познакомиться.

В своём исследовании об Я. Н. Толстом (1899 г.) Б. Л. Модзалевский также отказался довериться огульной оценке П. В. Анненкова [494]. В последнее время П. О. Морозов и А. Н. Веселовский [495]пытаются окончательно разорвать с легендой о «Зелёной лампе». Казалось бы, на этот кружок начал устанавливаться в специальной литературе надлежащий взгляд. Тем неожиданнее и тем печальнее было встретить в книге В. Сиповского (Пушкин. Жизнь и творчество. СПб., 1907, с. 110) возвращение к старому взгляду и даже усугубление его.

А вопрос о «Зелёной лампе» особенно важен для биографии поэта. Он даже имеет кардинальное значение. То или иное решение вопроса есть угол зрения, под которым нужно смотреть на творчество Пушкина 1818—1820 гг., на развитие его мировоззрения.

Казалось бы, ещё скорее, чем отсутствие каких-либо фактических подтверждений, легенду должно было бы разрушить непосредственное обращение к произведениям Пушкина, связанным с «Зелёной лампой». Они с совершенной достоверностью открывают, что политический характер, по меньшей мере, был далеко не чужд общению членов кружка. Исследователи, поддерживающие точку зрения Бартенева и Анненкова, должны были бы крепко помнить известные стихи, обращённые Пушкиным к Каверину, бывшему членом кружка:

Вот это-то лёгкое покрывало безумной шалости до сих пор ещё не сдёрнуто с разгульного и вольнолюбивого кружка.

Даже описание собраний кружка, сделанное Пушкиным в 1822 году в письме к Я. Н. Толстому, по своей прелестной выдержанности несовместимое с содомскими представлениями, не заставило исследователей сдать в архив россказни Бартенева и Анненкова.