Владимир Кузнецов - Очерки истории алан

Такой и в самых, конечно, общих чертах представляется нам история, алано-овсо-грузинских отношений и контактов с первых веков н. э. до XIV в.

Как видим, эти отношения характеризуются то длительным сотрудничеством и союзничеством, особенно в военно-политической сфере, когда военные отряды алано-овсов выступают на стороне Грузии против ее врагов, то периодами враждебности, сопровождаемыми вторжениями алан в Картли и вооруженными столкновениями. Ведущей линией алано-овсо-грузинских отношений все же необходимо считать отношения сотрудничества, выражавшиеся в лужбе алан в качестве охранителей-федератов и постепенной аккумуляции северных ираноязычных элементов в различных районах Грузии, начавшейся со времени скифских походов VII в. до н. э. Упомянутая аккумуляция и длительные дружественные связи с Грузией сыграли решающую роль в направлении массовых миграций осетин на юг в XIII–XIV вв., после гибели аланского государственного объединения. Выдающуюся' роль в обеспечении этих миграций землей сыграл Ос-Багатар, раздвинувший новую этническую территорию силой оружия. Так было положено начало Южной Осетии в нынешних ее границах.

Мы мало касались истории алано-грузинских связей и взаимовлияний в области языка и культуры, а они очень глубоки во времени и значительны по объему. О распространении христианства из Грузии на Северный Кавказ и в Аланию выше уже говорилось. Это влияние не следует преувеличивать, что давно отмечалось Л. И. Лавровым (77, с. 175), и тем не менее тенденция преувеличения продолжает сохраняться (65, с. 42–48; 78, с. 25–32; 79, с. 162–169). Сказанное, конечно, не означает не меньшей опасности отрицания фактов, если они есть. Влияние шло не односторонне, из Грузии на север, но и наоборот — с севера в Грузию. Так, М. К. Андроникашвили проанализировала 108 слов, заимствованных грузинским языком из осетино-аланского (80). Ш. Дзидзигури выявил отголоски осетинского нартского эпоса в фольклоре Горной Рачи (циклы Урузмага и Сатаны, Сослана, Батраза) и в языке; интересно, что в рачинском тексте «Джуджеби, Темирбий и Шибижи» упоминается «дальняя крепость Татартупи» (81, с. 70), т. е. городище Верхний Джулат близ Эльхотово.

Здесь нет возможности приводить все факты алано-овсо-грузинских взаимосвязей. Позволю себе остановиться на двух сюжетах, не получивших должного отражения в научной литературе и показывающих глубину и значение влияния высокой культуры феодальной Грузии на культуру Алании XII–XIII вв.

Выше упоминалась Борена — сестра Дургулеля Великого и жена Баграта IV. Г. В. Цулая отметил, что «царица Борена, осетинка по «крови», внесла свою лепту в историю грузинской словесности: сохранилось одно ее стихотворение духовного характера» (82, с. 204, прим. 57). О чем идет речь?

В сванском селении Ленджери, в древней церкви Спаса, в конце XIX в. была обнаружена икона Божией Матери в золотом окладе. На оборотной стороне оказалась грузинская надпись, прочитанная и опубликованная А. С. Хахановым. В ней много страдавшая Борена, обращаясь к Богородице, сказавшей архангелу Гавриилу, что она раба Господня, просит спасения. В своем комментарии к этому короткому тексту А. С. Хаханов пишет: «Быть может, названная здесь Борена супруга царя грузинского Баграта IV (1027–1072), дочь осетинского правителя» (83, с. 38).

В современной грузинской историографии отождествление упомянутой Борены с аланской царевной сомнению не подвергается. Так ее и рассматривает Г. В. Цулая, К. С. Кекелидзе, С. И. Кубанейшвили.

Известный грузинский филолог К. С. Кекелидзе впоследствии вернулся к надписи Борены на иконе и придал ей вид стихотворения из шести строк, включив его в свой труд по истории грузинской литературы (84, о. 543). Затем стихотворение Борены было включено в хрестоматию С. И. Кубанейшвили (85, с. 351). Приводим текст стихотворения в переводе Л. Н. Итриевой:

Так стихотворное произведение Борены получило права гражданства в истории грузинской литературы. Однако в работах по истории осетинской литературы стихотворение Борены не фигурирует. Тот факт, что оно создано на грузинском языке, не лишает его права на место в истории литературы Осетии, ибо это первое по времени (вт. пол. XI в.) литературное произведение алано-овсского происхождения.

Стихотворение Борены свидетельствует о тесных узах, связывавших средневековые Осетию и Грузию и об активном воздействии грузинской культуры, образованности, письменности на тех представителей феодальных кругов Алании, которые волею судьбы оказывались в Грузии. В этой связи укажем, что в другой сванской церкви Архангелов сел. Пхотрери имелась небольшая, сильно поврежденная икона с грузинской надписью, содержащей имя Бурдухан — дочери аланского царя Худдана, супруги царя Грузии Георгия III и матери царицы Тамары (83, с. 39–40). Как видим, текст Борены не является чем-то исключительным (86, с. 117–118).

Второй интересующий нас сюжет связан с Алагирским ущельем и селением Нузал, по фольклорным данным принадлежавшим некогда богатой феодальной фамилии Царазонта. В. И. Абаев высказал остроумное предположение о том, что фамильное имя «Царазонта» представляет искаженный римский титул «цезарь» (87, с. 117–118). Высокое социальное положение рода Царазонта не вызывает сомнений: не случайно на их родовых землях расположены такие ключевые памятники, как святилище Реком и Нузальская церковь.

Уникальность Нузальской церкви заключена в ее фресковых росписях. Последние сильно пострадали, большие участки живописи сбиты явно преднамеренно, но тем не менее высокие профессиональные достоинства нузальских фресок очевидны (86, с. 119; 88, с. 3; 89, с. 145–146). Не вызывает никаких сомнений и то, что живопись Нузала целиком находится в русле традиций грузинской фресковой живописи. Кто был безвестный художник, расписавший Нузальскую церковь?

После очистки и консервации фресок в 1973 г. на левой от входа стене, под лошадью св. Евстафия, выявилась неизвестная грузинская надпись, выполненная скорописью «мхедрули». При содействии Г. Д. Тогошвили надпись была прочитана специалистом по древнему грузинскому письму В. Силогава (Институт рукописей АН ГССР). Оказалось, что это — имя «Тлиаг Вола». По палеографическим особенностям она может быть датирована XIV в. (86, с. 119).

Допустимо думать, что Вола Тлиаг — создатель нузальских фресок, а упомянутая надпись — это его автограф. В таком случае грузинское происхождение фресок подтверждено грузинским автографом художника. Но в то же время ясно, что он был осетином. На это указывает его фамилия (скорее прозвище) «Тлиаг», где суффикс «аг» означает «признак лица или предмета по происхождению его местности, государства, населенного пункта, народности» (89, с. 196). Следовательно, это «Вола Тлийский», Вола из Тли. Существуют два Тли — в Южной Осетии (в боковом ответвлении ущелья Б. Лиахвы) и в Северной Осетии (в Мамисонском ущелье, правый берег р. Мамисондон.). Последнее расположено недалеко от Нузала, на одной с ним территории Двалети, и поэтому происхождение Вола Тлиага из североосетинского Тли кажется более предпочтительным. Естественно, что роспись церкви в Нузале была поручена родом Царазонта своему земляку. Кроме того, в Тли Мамисонском христианство в его грузинской форме существовало уже в XI в., о чем документально свидетельствуют руины храма XI в. (90, с. 767–773). В этой связи нельзя не указать, что из Цея в Двалети происходил известный по письменным источникам мученик Николай Двали и плеяда литераторов и художников XIV в (91, с. 49–50; 65–67), что хронологически соответствует времени Вола Тлиага — рубеж XIII–XIV вв. (88, с. 3; 57, с. 145–146). Это тот исторический «фон», на котором появление художника-осетина из Двалети не представляет чего-либо неожиданного.