Михаил Тяглый - Холокост в Крыму

Я почувствовал, что земля больше не сыплется. Могилу засыпали чуть-чуть сверху, но достаточно, чтобы задохнуться. Так я лежал, пока дождался зари, потом вылез очень легко, кругом никого не было. Чувствую, что меня кто-то дергает за ногу. Оказалось, что рядом со мной лезла женщина. Я вылез первый, потом она. Вылезла, мы смотрим друг на друга как сумасшедшие. Она мне говорит:

— Там мои дети, я полезу за ними.

— Дети ваши умерли.

Женщина мне сказала, что она стояла около меня перед расстрелом, тут я вспомнил, что так и было. Мы поднялась и пошли. Она говорит:

— Куда идти?

Я сказал, что она женщина и лучше будет пойти ей в лес. А я пошел по направлению Дуб Джанкоя, что около Джанкоя. Она мне ничего не сказала, только повернулась и пошла.

Я дошел до Дуб Джанкоя, было морозно, маленький снежок. Подошел к хатке, постучался, женщина отозвалась. Я попросил открыть, открыла дверь. Я вошел в комнату, там был полумрак, около икон горела лампада. В темноте не видно было, а когда я прошел вперед, после того как она мне сказала: «Проходьте, дяденька, и сидайте на лавку», около лампадки она увидела, что я весь в крови, и сказала:

— Дяденька, да вы весь в крови, наверное, вы партизан?

Я решил, что другого выхода нет и сказал, что я партизан. Что у нас был бой и меня ранили. Я схватился за голову и чувствую, что ранена голова. Она говорит:

— У меня чоловик [99] Муж. тоже в партизанах. Наверное, сейчас за вами придут.

Я говорю: «Не беспокойся, дочка, мы их поколошматили хорошо, и до утра никто не придет». Она была напугана, но все-таки сказала мне:

— Скидайте все, дяденька, да лезьте на печку.

Я все с себя снял, она мне дала белье, тут я переоделся. Она стала стирать мое белье. Я сказал: «Все равно ты не отстираешь, я тебе оставлю мое хорошее пальто, а ты мне найди ватник и брюки, и я пойду».

Наутро она мне все это дала, и я ушел через Сиваш. Шли не через посты, а прямо по воде, нас шло три человека, которые пристали по дороге. Промерзли мы до костей, прямо были без чувств. Сиваш не замерзает, но вода в нем леденящая, и мы особенно мерзли, когда вышли из воды. Я своим попутчикам сказал:

— Вы как хотите, а я пойду помирать в свое село, где я родился, там подохну.

Дождался ночи и пошел в село Николаевку Новотроицкого района. Пришел ночью к своему хорошему приятелю, приняли меня хорошо, но посоветовали не показываться, так как меня односельчане могут выдать. Меня накормили, обогрели. Но после перехода через Сиваш я простудился и заболел горячкой, пролежал шесть дней с высокой температурой и в бреду. Тут собралось еще пять человек надежных людей. Я сказал своему приятелю, что как поправлюсь, то пойду в Новотроицкое в комендатуру, будь что будет, но они мне посоветовали туда не ходить, а походить по селам, может быть, найду место.

Когда я поправился и пришел в себя, они мне дали на дорогу кое-что, и я пошел на Мелитополь.

Так я полтора месяца ходил по Украине, нигде меня не прописывали, ночевал в селах, решил вернуться в свое село, надоело мытарствовать и скитаться.

Не доходя до своего села километров двенадцать, зашел в село Воскресенка, где меня никто не знал, несмотря на то, что было близко от моего села, там переночевал, решил идти в общину поступить на работу. В общине им нужен был конюх, глава общины расспросил меня, откуда я, я ответил: «С Киевщины».

Я ему понравился, тем более что я сказал, что умею ухаживать за лошадьми и все делать. Он пошел со мной в сельуправление и там просил старосту принять меня на работу, там меня и приняли на жительство. Я стал работать в этой общине.

При советской власти этот колхоз называния имени Горького, а при немцах община №3. В этой общине я проработал три месяца конюхом, потом увидел, что работать конюхом опасно, рядом было село, где меня знали, мне нужно было ездить, это был наш район Новотроицкий, начальник полиции и староста района были из нашего села, мои товарищи, с которыми я вместе ходил в школу, показаться им — значило погибнуть.

Я стал проситься, чтобы меня назначили сторожем сада и огорода. Меня перевели, где я и работал два года.

За это время я видел, что ловили евреев, очень издевались над ними. В нашем селе Воскресенка ловили таких же проходящих евреев, как и я. Заметят по разговору и обличью и предают жители села, а сами ничего не делают. Евреев немцы забирали и после осмотра уничтожали. При мне было два случая, когда очень издевались над евреями, заставляли есть землю и пр., издевательства были ужасные. В общине висел плакат с нарисованным евреем, с рогами наподобие черта, а впереди его решетка и весь плакат исписан надписями, содержание которых сводилось к тому, что над народом издеваются евреи, они виноваты во всем.

Был в общине один человек по фамилии Путиленко, когда вешали эту картину, он стоял рядом со мной. Прочитав эти надписи, он поверил, весь затрясся и как закричит: «Вот жидовская морда, я бы его...!» А я стоял рядом с ним и думал: рядом с тобой стоит тоже еврей. ...

Когда я был сторожем на баштанах, видел, что женщины ужасно боялись коменданта. Дело в том, что баштаны выделили общинникам по кусочку, но обрабатывать их не представлялось возможным, все работали от зари до зари на немцев. Женщины вырывались среди дня, или во время обеденного перерыва, и прибегали на баштан, чтобы хоть что-нибудь сделать. Комендант приехал ко мне с переводчиком и дал распоряжение не пускать никого на баштан, кроме воскресенья.

При мне был случай такой. Когда он приезжал и захватывал женщин на баштане, то избивал. Женщины, как завидят бидарку с переводчиком и комендантом, то зарывали голову в землю, чтобы если будет бить, то не по голове. Одна девушка ослепла от удара по лицу.

С нашим селом рядом было село Громовка, там жил Львовский, он выкрест и крестился 55 лет назад, его семья и дети все были русские и жена его русская. В последнее время, когда немцы уже отступали, как видно, по доносу всю его семью уничтожили, всех забрали и расстреляли. А когда вступили немцы и открыли церкви, он с первого дня был церковным старостой, и даже это не помогло.

Я думал, что с евреями все покончено. Если я встречал евреев за эти два года, так только тех, которых ловили, и не видел и не слышал, что где-нибудь жили евреи на Украине. На Украине Советская власть установилась раньше, там, где я жил — примерно на полгода раньше Крыма.

С момента вступления наших я пошел работать в госпиталь, где и работал до момента освобождения Крыма. На квартире у меня жил один командир. Я заметил, что он еврей, несколько раз я его спрашивал. Может быть, он меня подозревал в чем, но не признался, что он еврей. Только спрашивал, почему я так интересуюсь. Я ему ничего не говорил.

Последний раз он меня задержал и сказал, что не выпустит меня, пока я не отвечу ему, почему я его спрашиваю. Я ему, что спрашивал потому, что я сам еврей. Он удивился и сказал: