Михаил Тяглый - Холокост в Крыму

Пришли мы в село, обратились к старосте, он сказал, что у него полно румын. Правда, в каждой хате по 10-15 румын стояли, места не было. Просили его хоть как-нибудь, чтобы нас пустили. В это время пришел один румын и спрашивает: в чем дело? Ребята рассказали, что они военнопленные, а я сказал, что с подвод возвращаюсь, что я подводчик. Этот румын оказался хорошим, он завел нас в одну хатку, там была печка, показал, где есть солома Ребята набрали соломы, затопили печь, стало тепло, мы обогрелись, сбросили с себя всю мокрую одежду. Я расспросил ребят, как пройти на Украину. Они сказали, что дорогой задерживают, но не особенно; как пройдешь Чонгарский мост, там не спрашивают и там жить можно. Я им отдал все продукты, какие у меня были, за ночь мы узнали друг друга, наутро мы распрощались, они пошли на Симферополь. Один был евпаторийский, один из Алушты, а я пошел на Украину. Дошел до Джанкоя. Под Джанкоем нас остановила румынская застава, спросили, кто такие (по дороге до Джанкоя нас собралась компания в пять человек). Забрали всех нас, повели в Джанкой, это было часа в два дня. Нас повели в здание кино, что возле станции, и туда бросили, там были военнопленные. Оттуда нас вызывали по пять человек. Когда моя очередь пришла, я в числе четырех военнопленных пошел. Сидит переводчик русский, комендант и жандарм и два конвоира, которые нас привели. Пленных допрашивали: кто такие, как попали в плен, бежали или с фронта? Они все говорили, что их отпустили с фронта. Пришла моя очередь. Спрашивают, кто такой. Я молчу. Переводчик перевел. Отвечаю: с Украины.

— Из какого места?

Вынимаю паспорт. Переводчик показал немцу, немец ничего не понял, я сказал адрес, что я из Киевской губернии, с Васильковского района, из какого села, сколько мне лет.

— Как же ты попал в Крым?

— Меня забрали с подводой на Украину, и я со своими лошадьми до самого Симферополя, а меня два месяца держали, вши меня заели, я стал проситься, меня не отпускают.

— А где пропуск?

— Я убежал. Просился два месяца, командир меня не отпускал. Ну, я и ушел сам, меня никто не останавливал.

Комендант все говорит: гут, гут...

— А ты верующий?

— Как же старик может быть не верующим.

— А молитвы знаешь?

— Как же не знать.

— Прочитай молитву.

— Какую молитву, вечернюю, утреннюю?

— Все равно какую.

Я ему прочитал, они посмеялись, а немец говорит: гут, гут.

А жандарм все сидит и головой качает, не верит. Комендант говорит с жандармом, что этого старика надо отпустить. А жандарм говорит: нет, надо его поставить налево. Военнопленных двоих поставили направо, двоих налево. Может быть, это значило, что меня надо проверить, я не знаю.

Переводчик говорит: «Ты не беспокойся отец, завтра пойдешь домой». Я решил, что в левую сторону попали проверенные. Когда нас вывели, то тех двоих повели назад в кино, а нас налево в здание комендатуры. В здании комендатуры было человек 50, все мужчины, стали друг друга расспрашивать, но никто ничего не знал, что будут делать с ними. У меня было какое-то плохое предчувствие, я подумал, тут что-то есть. Эту ночь, несмотря на усталость, я совершенно не спал.

Часов в десять утра зашли к нам офицер, и двое сопровождали его. Сказали, чтобы мы раздевались и вставали к стенке редко друг от друга. Мы все стали раздеваться, я остался в кальсонах, мне сказали, что надо раздеваться совсем. Нам сделали осмотр, и офицер как закричит: «юде!» Меня одного забрали в комендатуру, велели одеваться. Этот офицер меня забрал опять в комендатуру, и опять там сидит жандарм с бляхой, который все головой качал. Он стал смеяться (я по разговору понял), я, говорит, знал. Комендант схватился: «Не может быть!» Стали меня спрашивать:

— Старик, в чем дело?

Я не растерялся и сказал, что был на войне, был ранен осколком, лежал в госпитале, и врач сказал, что надо сделать операцию.

Комендант схватился за это, и стали они с жандармом спорить. Комендант кричит: «Никс юде. Ни один еврей не знает русские молитвы, по разговору видно, что он русский».

Меня оттуда забрали, дали конвоира-солдата, он повел. Привел меня в бойню с огороженным двором, вошли в здание, солдат сдал меня коменданту. Во дворе бойни были евреи, женщины и дети и очень мало мужчин. Я их спросил, они сказали, что расстрелы здесь были раньше, а это были уже такие евреи, которых собирали после, которые прятались по погребам и кладовым. Они находились в этом дворе несколько дней и говорят, что их было 800 человек. В этой бойне есть помещение, где собирали и травили собак, там же забивали животных. Двор окружен высоким деревянным забором высоты полтора человеческих роста. Лежали и сидели на земле, у кого была солома, у кого трава постлана. Кушать не давали, детей было очень много, особенно подростков.

Там я пробыл до вечера и всю ночь.

Часов в десять утра, это было или 28 или 29 декабря, мы услышали шум машин, подъехали немцы, и нас выгнали пешком ко рву. В балочке есть артезианский колодец и около него противотанковый ров. К этому рву нас погнали кучей. Тут разыгрались жуткие сцены, многие не хотели идти, их избивали. Когда подогнали ко рву кучей, тогда стали разбивать группами по 20-25 человек. Справа от меня стояли двое детей с матерью. Когда меня гнали, я был очень спокоен, думал, чтобы скорее только конец, расстреливали из станковых пулеметов. Я оглянулся и увидел пулемет, а мне немцы махнули рукой — не оглядывайся. Раздался залп. Боли я не почувствовал. Пуля рассекла кожу головы, но кость не тронула. Я потерял сознание, наверное, от сильного удара в голову, и свалился в яму. Этого момента я не помню, только помню, что очнулся я от удара в спину, на меня навалилось три человека, которые упали сверху после очередного залпа.

Я вывернулся из-под этих трех, а сверху на меня опять стали падать люди после каждого залпа, я вывертывался из-под них, чтобы не задохнуться. Осмотрелся, направо мне показалось ближе, а налево дальше ползти. Я стал отползать направо, яма была не полная. Я посмотрел, наверху стояли два наших солдата как раз у ямы, и один из них сказал другому:

— Дывись! Лизе живий.

— Нехай лизе, вин жить хоче.

Я вижу, что дальше ползти нельзя, меня могут увидеть, на меня еще упало два человека. Я от них развернулся и лежал до тех пор, пока не прекратились выстрелы. Минут через пять (я лежал вниз головой) начала на меня сыпаться земля, я понял, что нас засыпают. Когда начали засыпать, я опять потерял сознание, потому что не помню, что было дальше. Я стал задыхаться и последним сознанием понял, что вот-вот задохнусь, мне не хватает воздуху, земли много. Я копнул, и струя воздуха ударила в нос, мне сразу стало легче, никакой боли не было. Я надышался воздухом. В это время я почувствовал, что подо мной все колышется. Я дал струю воздуха, а подо мной лежали раненые, но не убитые, а придушенные, а когда воздух к ним дошел, они вдохнули и стали ворочаться. Это был такой ужасный момент, когда вся могила стала шататься, трудно было пережить это. Мне в дырочку видно, что еще день и вылезать нельзя, и в то же время лежать тоже нельзя, подо мной и по бокам все колышется, мне казалось, что вся земля шатается, это был кошмар. Все же я нашел силы, чтобы лежать и смотреть в дырочку.