Генрих Фосслер - На войне под наполеоновским орлом. Дневник (1812-1814) и мемуары (1828-1829) вюртембергского обер-лейтенанта Генриха фон Фосслера

Ночью были приведены двое раненых прусских унтер-офицеров, которые передали нам подробности о битве, причем не скрывая, как озлоблены пруссаки на тех немцев, которые еще воюют в рядах французов. Само собой разумеется, что обоим раненым была все равно оказана вся необходимая помощь, которую они так же с благодарностью приняли. С наступлением нового утра нашим глазам открылась ужасающая кровавая картина. Бесчисленное множество мертвых, изуродованных трупов, оружие и амуниция всех родов, разбитые телеги и орудия покрывали все наши ближайшие окрестности. Наверное, не один из наших молодых солдат мечтал [тогда] вернуться обратно к безопасному родительскому очагу. Нам долго не давали приказа выступать, похоже для того, чтобы новые солдаты могли сначала привыкнуть здесь к их новому ремеслу.

Наконец, 4 мая около 10-го часа мы выступили, прошли часть поля сражения и к полудню соединились у Пегау с 4-м французским армейским корпусом под командованием генерала Бертрана, к которому мы теперь относились. Оставив Лейпциг слева, мы повернули, преследуя армию Блюхера, к Рудным горам и разбили на следующую ночь бивуак у городка Люкау. На следующий день [наш] путь лежал через богатейшие земли Саксонии — от Альтенбурга до Рохлица. Весь день мы проходили мимо больших масс пехоты и имели несколько перестрелок с пруссаками. С 6-го на 7-е мы разбили бивуак у Таннеберга , а на следующее утро достигли Миттельвейды, где была сделана общая остановка.

Через несколько часов отдыха эскадрон, в который входил я, выдвинулся на высоту у местности, которая уже относилась к Рудным горам, имея задачу выбить оттуда неприятеля, который стоял перед ней и в лежащем напротив лесу, но прежде чем началась атака, поле и близлежащий лес были [неприятелем] оставлены. Армейский корпус двинулся далее через Хайнихен до Райхенбаха. Здесь мы получили известие, что Блюхер уже перешел за Эльбу. Рекогносцировка, сделанная на два часа пути перед нами перед Носсеном, это подтвердила и, кроме нескольких взятых в плен отставших, более никаких результатов не принесла.

8-го у Херцогенвальде мы наткнулись на большую французскую армию, но сейчас же получили приказ через Таранд двигаться к Пирне и занять там [берег] Эльбы.

10 мая утром мы выполнили нашу задачу. Противоположный берег был занят русскими, поэтому мы должны были быть очень бдительны — тем не менее большая часть состава была расквартирована. 11-го мы двинулись вниз по Эльбе через Дрезден, переправились через Эльбу, где император Наполеон наблюдал за прохождением корпуса, на дорогу в Кёнигсбрюк и при непрерывных перестрелках в лесистой местности дошли до окрестностей Лаузница, который был тогда же ночью, в 9 часов, взят штурмом.

12-го мы выдвинулись в Кёнигсбрюк и разбили за городом на дороге в Баутцен бивуак, перед которым выставили аванпосты. После полудня с командой из 20 человек я делал рекогносцировку на дороге в Хойерсверду до Шморки, в часе от Кёнигсбрюка, однако не нашел никаких следов неприятеля. Через день по той же дороге была устроена вторая рекогносцировка, к которой я, как уже знавший местность, был добавлен вместе с 10 людьми и в которую также входили две роты хорватской пехоты и 20 человек неаполитанских улан под командованием их шефа эскадрона герцога де Мирелли. Кроме того, нам придали еще двух французских капитанов Генерального штаба. Наша задача состояла в том, чтобы продвинуться на два часа пути до Швепница и там, если мы не встретим неприятеля, собрать сведения о его отступлении и силах, двигавшихся по этой дороге. Я со своими егерями был в авангарде, хорваты прочесывали лес, который тянется от Шморке до Швепница и еще далее. На всем пути мы не заметили ничего подозрительного и лишь когда подошли к деревне Швепниц, то увидели, как два всадника с той стороны местечка скачут с отпущенными поводьями по дороге в направлении к лесу.

Хотя мы погнались за ними, но догнать не смогли. Жители деревни уверяли, что это были крестьяне из их местности, которых, вероятно, опасение лишиться своих лошадей заставило спешно убегать. Не имея возможности проверить правдивость этих сведений, мы полагали необходимым соблюдать величайшую осторожность и поэтому окружили всю деревню караулами, а при въезде в местечко была поставлена пехота. По приказу командующего я немедленно проследовал вместе с ним, двумя офицерами Генерального штаба, хорватским капитаном и хорватским лейтенантом в дом священника, где мы подробно расспросили священника, старосту и учителя о неприятеле, а капитан записал их показания. Допрос продолжался около часа, и тем временем, поскольку все оставалось спокойным, постепенно в доме священника собрались один за другим все офицеры-хорваты. Допрос как раз подходил к концу, как спешно вошел один хорват, отозвал своего капитана и сказал ему на ухо несколько слов. Тот с испуганным лицом оборотился к нам и рассказал, что в лесу показалось много прусских гусар. Мы сейчас же оставили дом священника и поспешили к нашему отряду, а оттуда на близлежащую высоту, откуда можно было обозреть все окрестности деревни. Пруссаков мы оттуда, правда, не увидели, зато в большом количестве показались казаки, которые с устрашающим «Ура!» устремились из леса со всех сторон, а караулы уже спешили назад к деревне. С ними и мы. Когда мы приблизились к пехоте, то заметили, что большая ее часть оставила строй и рассеялась по деревне, а остальные собирались последовать их примеру. Они больше не слушали своих офицеров, и те тоже оставили всю надежду на спасение.

Немногочисленной кавалерии при этих обстоятельствах — в том случае, если она не желала позорно сдаться в деревне, — не оставалось ничего иного, как спешное отступление. Однако, так как вся деревня была окружена лесом на расстоянии 1500 шагов, нашу дорогу для отступления уже заняли казаки, а кроме того, сотни казаков преследовали нас со всех сторон, поэтому мы вскоре оставили тракт и попытались кратчайшим путем добраться до леса. Прежде чем мы достигли его, 3/4 наших людей были скинуты с лошадей наседающими казаками, а остальных постигла та же участь на редколесье опушки.

Я мчался на своей лошади, прикрывая спину от ударов пик своих преследователей и будучи много раз так близко от деревьев, что меня почти выбивало из седла. Наконец я выиграл небольшое преимущество и уже надеялся все же избежать плена, как вдруг, в то время как я оглядывался, мой конь внезапно встал, и я очутился перед густой непроходимой чащей. Надо было быстро решаться. С величайшим проворством я соскочил с лошади, оставив ее добычей приближающихся казаков, и, провожаемый их ударами и выстрелами, нырнул в чащу, а там пустился прочь. Чаща между тем становилась все более густой, а примерно через 100 шагов настолько глухой, что и двадцать преследователей не смогли бы там меня отыскать. Я лег ничком и затаился. Понемногу шум и выстрелы отчасти стихли, отчасти все более отдалялись, из чего я заключал, что участь моих спутников была решена. Между тем наступила ночь, и я провел ее не в самых утешительных размышлениях, в чащобе, мучимый голодом, жаждой и холодом. Наступающий день, как я ясно понимал, должен был решить и мою судьбу.