Коллектив авторов Биографии и мемуары - Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников

Смерть его произвела необыкновенное впечатление в городе, то есть не только смерть, но и болезнь и самое происшествие. Весь город, во всех званиях общества, только тем и был занят. Мужики на улицах говорили о нём…

Я опять нездоров. Influenza физическая и моральная меня подъела. И горло болит, и голова болит, и сердце болит. Эта гроза, которая над нами разразилась, не могла не потрясти души и тела. Чем более думаешь об этой потере, чем более проведываешь обстоятельств, доныне бывших в неизвестности и которые время начинает раскрывать понемногу, тем более сердце обливается кровью и слезами. Адские сети, адские козни были устроены против Пушкина и жены его. Раскроет ли время их вполне или нет, неизвестно; но довольно и того, что мы уже знаем. Супружеское счастие и согласие Пушкиных было целью развратнейших и коварнейших покушений двух людей, готовых на всё, чтобы опозорить Пушкину. Но теперь, если истина и обнаружится и божие правосудие оправдается и на земле, то уж бедного Пушкина не воротишь. Он пал жертвою людской злобы… Пушкина всё ещё слаба, но тише и спокойнее. Она говела, исповедывалась и причастилась и каждый день беседует с священником Бажановым, которого рекомендовал ей Жуковский. Эти беседы очень умирили и, так оказать, смягчили её скорбь. Священник очень тронут расположением души её и также убеждён в непорочности её…

Гекерен, т. е. министр, отправился отсюда, не получив прощальной аудиенции, но получил табакерку, что значит на дипломатическом языке: вот образ, вот дверь! т. е. не возвращайся. По крайней мере так толкуют дипломаты; ибо подарки даются обыкновенно, когда министр дворам своим решительно отозван, а Гекерен объявил, что едет только в отпуск. Спасибо русскому царю, который не принял человека, как бы то ни было, но посягнувшего на русскую славу. Под конец одна графиня Н[ессельроде] осталась при нём, но всё-таки не могла вынести его, хотя и плечиста, и грудаста, и брюшиста…

После выхода первых книжек «Московского Телеграфа» знаменитый Иван Иванович Дмитриев, тогда патриарх русской литературы, написал к Николаю Алексеевичу письмо, где благодарил его за прекрасный журнал, указывая на статьи, которые особенно ему нравились. Как бы в доказательство, что он судил беспристрастно, заслуженный поэт заметил немногие безделицы, которых, по его мнению, надлежало избегать… Это показывает, что он внимательно читал «Московский Телеграф», прибавлю, что всегда потом он оставался в приязни с Николаем Алексеевичем и дорожил его мнениями. Некоторые из молодых людей, бывшие впоследствии известными учёными или писателями, сделались решительными энтузиастами «Московского Телеграфа». Большая часть прежних литераторов выражали одобрение и желали знакомства с издателем.

Особенно приятно было Николаю Алексеевичу получить в начале лета 1825 года письмо от А. С. Пушкина, который жил тогда безвыездно в своей Псковской деревне. Пушкин писал в этом письме, что «Московский Телеграф несомненно лучший русский журнал» и что он готов, чем может, участвовать в нём. Вскоре прислал он несколько своих стихотворений и две первые свои статьи в прозе, для напечатания в «Телеграфе», так что в этом журнале русская публика познакомилась с прозою Пушкина. Одна из прозаических статей его была: «О предисловии Лемонте к французскому переводу басен Крылова»; другая о г-же Сталь, в возражение статье, напечатанной в «Сыне Отечества» Александром Михайловичем Мухановым. Пушкин прислал свои статьи к издателю «Московского Телеграфа» без всякого посредничества, следовательно по личному убеждению признавал журнал его достойным своего участия. [445] Это чрезвычайно обрадовало нас и придало сил к продолжению борьбы с бесчисленными противниками. Кстати, вот заметка для истории литературы русской. В числе присланных Пушкиным стихотворений находилось его Ex ungue leonem. Оно не может быть понятно тем, кто не знает, по какому поводу написал его Пушкин. В первых книжках «Московского Телеграфа» были напечатаны небольшие его стихотворения, вытребованные у него князем Вяземским для нового журнала, в котором готовился он ревностно участвовать. Видно, у Пушкина не было ничего наготове, и он, не желая отказать уважаемому им другу, прислал «Телегу жизни», поручив ему же переделать в ней два-три слишком выразительные стиха (она и напечатана с переделкою князя Вяземского). Пушкин прислал тогда же ещё два-три маленькие стихотворения. Одно из них, напечатанное без полной подписи (кажется, по желанию самого поэта), отличалось только силою Пушкинских стихов:

Между тем, с «Московским Телеграфом» повторялась басня: Умирающий лев. Все породы бессильных стали нападать на него, все они почитали как за долг лягнуть его. Это очень неудачно выполнил Александр Ефимович Измайлов, издававший тогда журнал «Благонамеренный». Измайлов был, как говорят, разгульный добряк, и этот же характер выражался в его журнале. Я не знал А. Е. Измайлова лично, но знаю, что «Басни» его показывают некоторое искусство владеть русским языком, при совершенном отсутствии образованного вкуса. К несчастию, он увлёкся этим постепенно до того, что злой Воейков верно изобразил характер его сочинений, говоря о Измайлове (в своём Доме сумасшедших):

Как будто в подтверждение этого, он наконец принял тон забавника, шутника, любезника в обществе людей пятнадцатого класса, как выразился о нём тот же Воейков в печатной статье. Измайлов беспрестанно шутил и гаерствовал в своём «Благонамеренном», упоминал о пеннике, о настойке, о растегайчиках, о трактире и тому подобных неблагоуханных предметах. Издавая свой журнал неисправно, он опоздал однажды слишком много выдачею книжек, и как это случилось около святой недели, то в вышедшей затем первой книжке он извинялся перед публикой своим шутливым тоном, и тут же прибавил о себе:

Пушкин упоминает (в своих заметках) об этой неслыханной откровенности. Он всегда с презрением отзывался о тоне сочинений А. Измайлова, и даже в своём «Онегине» сказал: