Коллектив авторов Биографии и мемуары - Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников

Теодор Владимиреско — валахский солдат, вождь румынского демократического движения в 1821 г., поднявший восстание против греческих дворян-фанариотов, к которым принадлежали А. Ипсиланти и ряд других виднейших деятелей гетерии и которые зверски эксплоатировали румынских крестьян (см. выше, стр. 583 [164]). Таким образом восстание, возглавлявшееся Владимиреско, поднято было против Ипсиланти, в борьбе с которым он решился даже искать помощи у Турции. Ипсиланти объявил его изменником. Владимиреско был арестован и, связанный, изрублен адъютантами Ипсиланти.

О молдавских повестях Пушкина, копии которых будто бы имелись у Липранди, ничего не известно.

Случай этот как-то попал в мой дневник, из которого вкратце извлекаю сцену, которая может послужить для оценки Пушкина теми, которые сумеют сделать это лучше меня. Не лишним считаю сказать здесь, что когда сцена эта заносилась в дневник, я был знаком с Пушкиным едва ли более полутора месяца, и, как не литератор и плохой ценитель его дарований, не имел ничего с ним общего, исключая приятной, весёлой с ним беседы, тогда как с Ф. Ф. Орловым я был близок с 1812 года по некоторым особенным отношениям и конечно должен бы был быть пристрастнее к нему.

Кто знал уловку круговой, то она выносится легче при одинаковой силе, но Пушкин не слушал меня.

За сими словами в скобках: «(Вспомним опять, что повесть „Выстрел“ слышана от Липранди)». Не помню этого рассказа и желал бы знать источник.

П. С. Пущин, действительно очевидец этого происшествия, рассказывал, что Пушкин объяснялся с Балшем с пистолетом в руке (М. А. Цявловский. «Книга воспоминаний о Пушкине», М., 1931, стр. 240).

Он называл их не иначе, как «гусиным шагом»; но не мог не допустить их, как утверждённых (по представлению Киселёва).

Полки тогда состояли из 1-го и 3-го действующих баталионов; 2-й баталион был резервный, в России.

Матвеев и Аристов.

Следовать было нечего; один обвинительный акт мог бы иметь какое-либо значение, — это прописи, но и это оказалось ничтожным: прописи были выписаны из Петербурга и были одинаковы, как и для всей армии. Не знали, что делать с Раевским; продолжали следствие; он отвечал очень резко и так просидел до 1825 года; а тогда отправили его в Петербург, но он оказался непричастным к событиям, разразившимся 14-го декабря. Его отправили в Динабург. Там великий князь Константин Павлович оправдал его во всём; но Дибич, тогда всемогущий, не согласился с ним, и Раевский был лишён прав и сослан в Иркутск. В 1856 году он прощён без возврата чина и в 1858-м, бывши в Петербурге, оставил мне собственноручное изложение всего дела.

Пушкин принимал живейшее участие в судьбе В. Ф. Раевского и чрезвычайно любопытствовал узнать причину его ареста.

Поводом к такому приказанию роты был приказ и Сабанеева и Орлова, чтобы экономические деньги за провиант раздавать часть на руки, а часть причислять в артельную сумму. До сего времени половина всегда оставалась в пользу ротных командиров.

Во время опроса Орловым людей был в Кишинёве адъютант Сабанеева, гвардии капитан Я. И. Радич (впоследствии полицеймейстер г. Кишинёва и генерал-майор). Он тотчас поскакал в Тирасполь, чтобы известить Ивана Васильевича, который сам поспешил приехать, как по обстоятельству весьма важному, по воинскому уставу.

По случаю первой беременности Екатерины Николаевны, он спешил в Киев.

Липранди сознательно снижает политическое значение кишинёвских событий 1822 г., хотя, в качестве активного их участника, конечно, хорошо знал сущность дела. Отрешение от должности Орлова явилось вторым (после ареста В. Ф. Раевского) и решающим ударом по кишинёвской ячейке тайного общества, приведшим к её полной ликвидации. Ещё в январе 1822 г. П. Д. Киселёв сообщал А. А. Закревскому, что «в 16-й дивизии есть люди, которых должно уничтожить и которые так не останутся». Действительно, Орлов, Раевский, Липранди и др. вели планомерную агитацию. В этом отношении характерно и упоминаемое Липранди дело майора Вержейского, которому сам Орлов придал политическую заострённость, заявив в приказе по дивизии: «В Охотском пехотном полку гг. маиор Вержейский, капитан Гимбут и прапорщик Понаревский жестокостями своими вывели из терпения солдат. Общая жалоба нижних чинов побудила меня сделать подробное исследование, по которому открылись такие неистовства, что всех трёх офицеров принуждён представить я к военному суду. Да испытают они в солдатских крестах, какова солдатская должность. Для них и для им подобных не будет во мне не помилования, ни сострадания».

Совершенно очевидно, какое сильное впечатление должны были в те времена производить на солдат подобные мероприятия. Солдаты 16-й дивизии, получившей название «орловщины», по донесениям тайных агентов, говорили, что «дивизионный командир наш отец, он нас просвещает», отлично учитывая, что Орлов воспитывает дивизию во враждебном правительству духе, «но даст бог, найдём правду».

Настойчивая и успешная деятельность Орлова и его помощников по подготовке дивизии к перевороту не могла оставаться совершенной тайной для правительства, сознававшего серьёзную политическую опасность, зревшую во 2-й армии. Первого незначительного повода оказалось достаточно для уничтожения Орлова. (Подробно см. Сергей Гессен, «Солдатские волнения в начале XIX в.», М., 1929, стр. 101—106).

Андреевский, Вельтман, Гасферт, Горчаков, два Зубова, Кек, Корнилович, барон Ливен, Лугинин, два Полторацких, князь Прозоровский, Роговский, Руге, Ушаков, два барона фон-дер-Ховена и Фонтон-де-Верайон.

Благородные правила Пушкина, его ум, несомненно не сделали бы его деятелем. Но сколько было тех, которые увидели Нерчинск, не произнеся и слова, но слушавших только других?

Если только всё это передано свидетелями.

Не знаю сам ли Раевский сложил, или кто другой.

Во время отъезда моего в 1851 году за границу H. С. Алексеев взял у меня и то и другое, а равно и пять писем Пушкина, возвратясь, не нашёл я его в Петербурге, и он вскоре умер в Москве. Здесь я слышал, что будто бы он кому-то отдал мне возвратить.

В этом стихотворении (в других списках называемом «К друзьям в Кишинёве») строфы, обращённые к Пушкину, свидетельствовали о неудовлетворённости В. Ф. Раевского направлением творчества Пушкина, определившимся в Кишинёве, и звучали явным упрёком «певцу любви» за отсутствие в его новых вещах революционного пафоса, требовали от автора «Кавказского пленника» социально более актуальной тематики. Сохранился набросок стихотворения Пушкина («Недаром ты ко мне воззвал Из глубины глухой темницы»), представляющий, очевидно, начало ответа его Раевскому.