Коллектив авторов Биографии и мемуары - Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников

Воздерживаясь от принятия Пушкина в тайное общество, каменские заговорщики должны были руководствоваться требованиями конспирации. Принятие в Общество ссыльного и поднадзорного Пушкина явилось бы грубейшим нарушением конспиративных требований.

Автор дневника, прапорщик Фёдор Николаевич Лугинин, подобно Горчакову и Вельтману, окончил московскую школу колонновожатых и весною 1822 г. был командирован на военно-топографическую съёмку Бессарабии. С 15 мая по 19 июня он пробыл в Кишинёве и там познакомился с Пушкиным.

Отрывки из его дневника впервые были опубликованы в «Лит. Наследстве», № 16—18, стр. 666—678. В настоящем издании мы перепечатываем выдержки из дневника, непосредственно относящиеся к Пушкину и заключающие ряд любопытных подробностей о кишинёвской жизни поэта. Самым ценным местом дневника является рассказ о высылке Пушкина из Петербурга и столкновении с Ф. И. Толстым, записанный Лугининым со слов самого неожиданно разоткровенничавшегося поэта.

Встреча Ф. Н. Лугинина с Пушкиным в «митрополии» (то есть архиерейском доме), посещение воскресных церковных служб в которой было обязательным как для чиновников, так и для офицеров, — служит реальным комментарием к сообщению П. И. Бартенева, слышавшего от «кишинёвских приятелей» Пушкина, будто ему принадлежали «какие-то шуточные стихи», начинавшиеся так:

(«Русск. Архив», 1866, стлб. 1129).

По возвращении в Москву поэт первым делом послал Толстому вызов на дуэль, предотвращённую их общими приятелями. (Подробно об отношении Пушкина и Ф. И. Толстого см. С. Л. Толстой, «Фёдор Толстой-Американец», М., 1925.)

Заслуженный участник русско-французских войн и затем начальник русской военной и политической полиции во Франции, бреттёр и дуэлист, деятельный член кишинёвской ячейки тайного общества и близкий друг Пушкина, военный историк и библиофил, впоследствии стяжавший позорную славу как один из первых русских политических провокаторов, предатель петрашевцев и вдохновитель гонения раскольников, — таковы основные черты биографии Ивана Петровича Липранди (1790—1880). Пушкин хорошо запомнил этого своего загадочного кишинёвского приятеля, послужившего ему прототипом героя «Выстрела» и соединявшего, по его выражению, «учёность отличную с отличным достоинством человека». «Он мне добрый приятель, — писал Пушкин из Кишинёва Вяземскому, — и (верная порука за честь и ум) нелюбим нашим правительством и в свою очередь не любит его» (письмо от 2 января 1822 г.).

Быть может Пушкин и ошибался. Есть основания подозревать, что уже в бытность свою в Кишинёве Липранди занимался политическим шпионажем (см. П. Е. Щёголев, «Декабристы», Л. 1926, стр. 25—26). Арестованный 17 января 1826 г. по делу декабристов, он уже 19 февраля освобождён был с аттестатом, а в своих воспоминаниях совершенно умолчал о своей заговорщицкой деятельности, притворившись даже не понявшим тайных причин ареста В. Ф. Раевского и преследования М. Ф. Орлова, принадлежавших к той же кишинёвской ячейке.

Но если Липранди утаил свои воспоминания заговорщика, то для истории кишинёвской и отчасти одесской жизни Пушкина воспоминания его служат первостепенным и едва ли не основным источником. (Подробно см. во вступительной статье, стр. 22—23).

Воспоминания Липранди написаны им в 1866 г. в форме возражений и замечаний на статью П. И. Бартенева «Пушкин в южной России» и напечатаны следом за этой статьёй в «Русском Архиве», 1866, стлб. 1213—1283, 1393—1491. В тексте воспоминаний, за отсутствием рукописи печатающихся по публикации «Русск. Архива», мы сочли возможным сделать некоторые сокращения за счёт пропуска пространных цитаций оспариваемых автором утверждений Бартенева, ненужных и не идущих к делу подробностей, портретов кишинёвских жителей, не связанных с Пушкиным, и т. п. (пропуски обозначены многоточиями, заключёнными в квадратные скобки). Кроме того, восстановлены два цензурных пропуска, впервые опубликованые М. А. Цявловским в «Летописи Литературного Музея», т. I, 1936.

Водоразделом между двумя периодами кишинёвской жизни Пушкина явилось греческое восстание (о нём см. выше, стр. 583 [164]—584 [175]), естественно, изменившее состав кишинёвского населения.

В примечании к своей статье П. И. Бартенев указывал, что при описании кишинёвской жизни Пушкина он использовал опубликованные воспоминания и устные рассказы В. П. Горчакова, сообщившего ему «разные подробности, которые были необходимы для понимания прошедшей обстановки». Действительно, в своей работе Бартенев широко использовал свидетельские показания Горчакова, чем и объясняется то, что полемическое жало Липранди неоднократно, минуя автора статьи, целит в инспирировавшего его мемуариста.

В это время приезжал из Баварии армянин Агуб, женатый на младшей сестре жены Лазарева, дочери Манук-бея. Агуб был гоф-ратом в Баварии; Х[удобашев] очень тщеславился его знакомством и, говоря о нём по французски, называл его «conseiller de cour de Bavars». Пушкину достаточно было, чтобы всегда начинать в обществе с Х[удобашевым] разговор об Агубе и утверждать, что русский не иначе должен говорить, потому что королевство это по русски называется не Бавиерия, а Бавария, и утвердил это мнение в Х[удобашев]е.

Липранди имеет в виду известное четверостишие («Отчего, скажи мне, Вигель…»), намекающее на противоестественный порок Вигеля, который Пушкин подразумевает и в последних стихах шуточного послания к нему 1823 г. и о котором 7 января 1834 г. записывал в своём дневнике: «Вчера был он [Вигель] у меня — я люблю его разговор — он занимателен и делен, но всегда кончается толками о мужеложестве».

Однажды с кем-то из них в разговоре упомянуто было о каком-то сочинении. Пушкин просил достать ему. Тот с удивлением спросил его: «Как! вы поэт и не знаете об этой книге!?» Пушкину показалось это обидно, и он хотел вызвать возразившего на дуэль. Решено было так: когда книга была ему доставлена, то он, при записке, возвратил оную, сказав, что эту он знает и пр. После сего мы и условились: если что нужно будет, а у меня того не окажется, то я доставать буду на своё имя.

К счастью, Охотников умер и избег участи, ожидавшей его по происшествию 14-го декабря. Я, который был с ним ближе всех в продолжение почти двух лет, не мог заметить и тени того, в чём его после обвиняли печатно. 100

100К. А. Охотников был адъютантом и ближайшим сподвижником М. Ф. Орлова по революционной работе, ещё с 1818 г. занимая видное место в Союзе Благоденствия, В. Ф. Раевский на следствии восторженно отзывался о его «самоотвержении для общей пользы, строгой жизни и числом добродетели без личных видов».