Коллектив авторов Биографии и мемуары - Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников

Об этом же обстоятельстве передаёт Мицкевич в своих лекциях о Славянской литературе, и вероятно со слов Пушкина, с которым он часто виделся. (Pisma Adama Mickiewicza, изд. 1860, IX, 293 ). [135]

Описывая обстоятельства, предшествовавшие поединку Пушкина с Дантесом, граф В. А. Соллогуб выразился следующими словами:

«Он (Пушкин) в лице Дантеса искал или смерти или расправы с целым светским обществом. Я твёрдо убеждён, что если бы С. А. Соболевский был тогда в Петербурге, он, по влиянию его на Пушкина, один бы мог удержать его. Прочие были не в силах». [136]

Тогда Пушкин не был ещё знаменитостью; разницы между нами было мало: три года по летам и та, которая существует между кончившим курс и школьником. В 1818 году отвезли меня в Петербург и отдали в Благородный Пансион при Педагогическом Университете. В первый же день подходит ко мне кудрявый мальчик, говорит, что он родной племянник Василия Львовича, что В[асилий] Л[ьвович] пишет к его отцу обо мне и что он меня познакомит с семейством и с братом, недавно вышедшим из Царскосельского Лицея.

Так действительно и было; Александр Сергеевич часто приходил к брату; мы сходились большею частию у Кюхельбекера, учившего нас русской словесности и жившего, вместе с М. И. Глинкою, в мезонине над пансионом. [137] Отличительною чертою Пушкина была память сердца; он любил старых знакомых и был благодарен за оказанную ему дружбу — особенно тем, которые любили в нём его личность, а не его знаменитость; он ценил добрые советы, данные ему во-время, не вперекор первым порывам горячности, проведённые рассудительно и основанные не на общих местах, а сообразно с светскими мнениями о том, что есть честь и о том, что называется честью.

Отношения Пушкина ко мне были основаны на этих чертах его характера. Граф Соллогуб, общий наш, Пушкина и мой, приятель, знал их; он знал также, что я не раз был замешан Пушкиным в дела подобного рода и кончал их удачно: итак не мудрено, что по его мнению моё посредничество в деле Пушкина с Дантесом могло бы отвратить пагубный конец оного. Для тех, которым всё это мало известно, расскажу связь с Александром в коротких словах, как Пушкин и я познакомились, сблизились и остались близкими друг другу.

Я провёл детство в Москве; один из главных предметов учения была тогда мифология; я ей учился по Аббату Лионе Traité de Mythologie par l’abbé Lyonnais. В этой книге… нет ни одного бога… про которого автор не сказал бы, что поэты ему приписали такую-то власть, что поэты произвели его от таких-то или представляют его таким-то и так далее. Словом, я возымел высокое мнение об личностях, которых чуть ли не производили в боги и называются: Поэтами!

Возвратившийся в Москву Василий Львович Пушкин, очень знакомый с моим семейством, стал часто к нам [ездить]. Про него говорили: c’est un Poète! [Можно вообразить], с каким благоговением я стал смотреть на него!!! Это было первое впечатление; впоследствии меня привлекли к нему рассказы о Париже, Наполеоне, других знаменитостях, с которыми меня знакомили книги; сверх того он стал обращать внимание на меня, учил меня громко читать, как читывал Тальма, и сцены из французских трагиков, и Певца Жуковского и оду Карамзина: Конец победам, богу слава, и даже слушал и поправлял мои вопросы! Как же мне было не любить этого доброго Василия Львовича?..

…Заезжайте в кабак!! — Я вчера там был, но ни вина ни мёда не пил. Вот в чём дело.

Мы ехали с Лонгиновым через Собачью площадку; сравнявшись с углом её — я показал товарищу дом Ренкевича (ныне Левенталя), в котором жил я, а у меня Пушкин. [138]Сравнялись с прорубленною мною дверью на переулок — видим на ней вывеску: продажа вина и проч . — Sic transit gloria mundi!!! Стой, кучер! Вылезли из возка, и пошли туда. Дом совершенно не изменился в расположении: вот моя спальня, мой кабинет, та общая гостиная, в которую мы сходились из своих половин, и где заседал Александр Сергеевич в самоедском ергаке. Вот где стояла кровать его; вот где так нежно возился и няньчился он с маленькими датскими щенятами. Вот где он выронил (к счастию — что не в кабинете императора) своё стихотворение на 14 декабря, что с час времени так его беспокоило, пока оно не нашлось!!! [139]Вот где собирались Веневитинов, Киреевский, Шевырёв, Рожалин, Мицкевич, Баратынский, вы, я… и другие мужи, вот где болталось, смеялось, вралось и говорилось умно!!!

Кабатчик, принявший нас с почтением (должным таким посетителям, которые вылезли из экипажа) — очень был удивлён нашему хождению по комнатам заведения. На вопрос мой: слыхал ли он о Пушкине? он сказал утвердительно, но что-то заикаясь.

В другой стране, у бусурманов, и на дверях сделали бы надпись: здесь жил Пушкин, — и в углу бы написали: здесь спал Пушкин! — и так далее.

Познакомившись и сойдясь с Пушкиным с самого выпуска его из Лицея, я очень его любил как Пушкина и уважал как в высшей степени талантливого поэта. Кажется, и он это чувствовал, и потому дозволял мне говорить ему прямо на прямо на счёт тогдашней его разгульной жизни. Мне удалось даже отвести его от одной дуэли. Но это постороннее: приступаю к делу. Раз утром выхожу я из своей квартиры (на Театральной площади) и вижу Пушкина, идущего мне навстречу. Он был, как и всегда, бодр и свеж; но обычная (по крайней мере при встречах со мною) улыбка не играла на его лице, и лёгкий оттенок бледности замечался на щеках. «Я к вам». — «А я от себя!» И мы пошли вдоль площади. Пушкин заговорил первый: «Я шёл к вам посоветоваться. Вот видите: слух о моих и не моих (под моим именем) пиесах, разбежавшихся по рукам, дошёл до правительства. Вчера, когда я возвратился поздно домой, мой старый дядька объявил, что приходил в квартиру какой-то неизвестный человек и давал ему пятьдесят рублей, прося дать ему почитать моих стихотворений и уверяя, что скоро принесёт их назад. Но мой верный старик не согласился, а я взял да и сжёг все мои бумаги». При этом рассказе я тотчас узнал Ф[огеля] с его проделками. «Теперь, — продолжал Пушкин, немного озабоченный, — меня требуют к Милорадовичу. Я знаю его по публике, но не знаю, как и чтó будет и с чего с ним взяться? Вот я и шёл посоветоваться с вами»… Мы остановились и обсуждали дело со всех сторон. В заключение я сказал ему: «Идите прямо к Милорадовичу, не смущаясь и без всякого опасения. Он не поэт; но в душе и рыцарских его выходках — у него много романтизма и поэзии: его не понимают! Идите и положитесь безусловно на благородство его души: он не употребит во зло вашей доверенности». Тут, ещё поговорив немного, мы расстались: Пушкин пошёл к Милорадовичу, а мне путь лежал в другое место.