Коллектив авторов Биографии и мемуары - Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников

Дней через десять, в десять часов утра, я приехал опять в Одессу, вместе с H. С. Алексеевым, и тотчас послал дать знать Пушкину. Человек возвратился с известием, что он ещё спит, что пришёл домой в пять часов утра из маскарада. Отправившись к графу и к некоторым ещё другим лицам, я узнал, что маскарад был у графа. В час мы нашли Пушкина ещё в кровати, с поджатыми, по обыкновению, ногами, и что-то пишущим. Он был очень не в духе от бывшего маскарада; рассказал некоторые эпизоды и в особенности был раздражён на (тогда коллежского ассесора) барона Брунова (ныне нашего посла в Лондоне) и на улыбку довольствия графа. Так как первым условием маскарада было костюмироваться (Пушкин был в домино с маской), то Брунов костюмировался валетом червей и сплошь обшил себя червонными валетами. Подойдя к графу и к графине и подавая какие-то стихи, на французском языке, он сказал что-то в роде, что — «le valet de coeur fait hommage au roi des coeurs». Пушкин не переваривал этих слов. «Милорд (так иногда он называл графа) и чета его приняли это с большим удовольствием», — и вдруг расхохотался, и, обняв Алексеева, продолжал: «А вот кто потешил меня — так это Иван Васильевич» (Сабанеев), и рассказал нам, что граф и графиня неотступно просили Сабанеева тоже быть в каком-либо костюме. Как ни отговаривался Иван Васильевич, и не ссылался на свою фигуру, но должен был наконец обещать и сдержал своё слово — «как подобает русскому» — прибавил Пушкин. Генерал Сабанеев надел фрак, в котором фигура его, вообще взятая, не могла не быть смешной. Это было ещё ничего, но он на шею и на фрак нацепил все имеющиеся у него иностранные ордена (а их было много, ибо будучи начальником главного штаба главной армии в 1813 и 1814 годах, он получил оные от всех союзников и по нескольку), и ни одного русского. Пушкин был в восторге, что Сабанеев употребил иностранные ордена, как маскарадный костюм. Восторг этот разделяли однакоже не все, а иностранные консулы думали даже видеть в этом недоброжелательное намерение, и как бы желание оскорбить значение их орденов в глазах русских. [234]

В эту мою поездку в Одессу, где пробыл я неделю, я начал замечать, но безотчётно, что Пушкин был недоволен своим пребыванием относительно общества, в котором он, как говорится, более или менее вращался. Находясь в Одессе, я не проникал в эти причины, хотя очень часто с ним и ещё с двумя-тремя делал экскурсии, где, как говорится, все распоясывались. Я замечал какой-то abandon в Пушкине, но не искал проникать в его задушевное, и оставлял, так сказать, без особенного внимания. В дороге, в обратный путь в Кишинёв, мы разговорились с Алексеевым и начали находить в Пушкине большую перемену, даже в суждениях. По некоторым вырывавшимся у него словам, Алексеев, бывший к нему ближе и интимнее, нежели я, думал видеть в нём как будто бы какое-то ожесточение. [235]

В Одессе было общество, которое могло занимать Пушкина во всех отношениях. Не говоря о высших кругах, как например, в домах гр. Воронцова, Л. А. Нарышкина, Башмакова, кишинёвского его знакомца П. С. Пущина (женившегося в Одессе на дочери полковника Бриммера, сестре жены графа Ланжерона) и некоторых других. Но я понимал, по крайней мере по собственному образу мыслей, что такой круг не мог удовлетворять Пушкина; ему, по природе его, нужно было разнообразие с разительными противоположностями, как встречал он их в продолжение почти трёхлетнего пребывания своего в Кишинёве. Он отвык и, как говорил, никогда и не любил аристократических, семейных, этикетных обществ, существовавших в вышеназванных домах, а от них перешедших в салоны и к некоторым более значительным негоциантам. Но вместе с тем мне казалось странным, что он, не то чтобы избегал безусловно, но и не искал быть в кругу лиц, шедших тем же литературным путём, как и он. Из них сослуживцами ему были А. И. Лёвшин и В. И. Туманский; первого находил он слишком серьёзным прозаиком, с другим он был ближе, но не так и не в тех отношениях, в каких он был в Кишинёве с В. Ф. Раевским и В. П. Горчаковым. Во время пребывания Пушкина в Одессе, в почтамте служил молодой человек, очень образованный, кажется Подолинский, коего мелкие стихотворения печатались в журналах. Пушкин встречался с ним, но не знаю, какого он был мнения о его таланте; знаю только, что не искал с ним сблизиться. [236]Он без видимой охоты посещал и литературные вечера Варвары Дмитриевны Казначеевой, урождённой княжны Волконской, очень умной, любезной и начитанной женщины, страстной любительницы литературы. Радушное гостеприимство мужа её, Александра Ивановича, тогда правителя канцелярии графа Воронцова, не привязывало Пушкина. Тут он встречал также жену капитана над одесским портом, госпожу Зонтаг, родственницу Жуковского. По приглашению её бывать у ней, он ограничивался редкими визитами. Помню очень хорошо, как Пушкин издевался над Туманским за чтение в этом собрании Фауста и пр. Приезды А. Н. Раевского развлекали Пушкина, как будто оживляли его, точно так же, как когда встречался он с кем-либо из кишинёвских. Тогда — расспросам не было конца; обед, ужин, завтрак с старыми знакомыми оживляли его, и действительно, повторяю, что, сравнительно с Одессой, Кишинёв как нельзя более соответствовал характеру Пушкина. В Одессе, независимо от встреч с знакомыми бессарабцами, театр иногда служил развлечением. [237]Из всех домов, посещаемых Пушкиным в Одессе, особенно любил он обедать у негоцианта Сикара, некогда французского консула, одного из старейших жителей Одессы, [238] и автора брошюры на французском языке о торговле в Одессе. Пять, шесть обедов в год, им даваемых, не иначе как званых и немноголюдных (не более как двадцати четырёх человек, без женщин) действительно были замечательны отсутствием всякого этикета, при высшей сервировке стола. Пушкин был всегда приглашаем, и здесь я его находил, как говорится, совершенно в своей тарелке, дающим иногда волю болтовне, которая любезно принималась собеседниками. Так однажды кто-то за столом рассказывал подробности бывшей охоты, и в одном случае был упомянут некто Том, относительно встречи с волком, от которого он отделался проявлением присутствия духа. Пушкин, которого всякий подобный случай особенно занимал, спросил: «который Том — 1-й, 2-й или 3-й?» — Один из присутствовавших, почтенной наружности пожилой человек, очень любезно ответил: «Это был 3-й Том». Ответ этот вызвал общий смех, к которому присоединился и Пушкин. Том был Австрийский консул в Одессе и старожил города, человек уважаемый всеми и гостеприимный. У него было два сына, почти одинаковых лет с Пушкиным, с которыми он иногда встречался у Отона, в театральном фойе и в общем разговоре обменивался словами; но отца их он никогда не видел до вышеприведённого ответа. Узнав после стола об имени отвечавшего, Пушкин подошёл к нему с извинением, и впоследствии он не раз был приглашаем стариком на дачу, кажется, около Дольника.