Сергей Нилус - Собрание сочинений - Том 2

За работу по устройству и отделке моей кельи в саду еще не было уплочено благодетелю моему, Николаю Васильевичу Чурилину. Очень меня это беспокоило, хотя Чурилин ни словом, ни делом не намекал мне, что пора бы мне произвести ему уплату. Довольно крупная сумма, данная мне тестем брата перед поступлением моим в монастырь, от которой у меня уже ни гроша не оставалось, лишила меня возможности обратиться вновь к нему за помощью, а в долгу мне оставаться не хотелось. И очень я скорбел духом.

Как-то раз иду я от своего послушания к себе в келью, и неотступно преследует меня моя скорбная дума: как и чем рассчитаюсь я с Чурилиным? Вдруг подходит ко мне одна из известных своим благочестием гражданок города Лебедяни и совершенно для меня неожиданно спрашивает меня:

— Не имеете ли вы в чем нужды?

Очень тронул меня участливый тон вопроса, но, стараясь строго исполнять советы святых Отцов, не благословляющих монаху иметь дело с женским полом, я скрыл от нее свою нужду.

Спустя несколько времени приблизился день памяти моего во блаженном успении старца, иеросхимонаха Макария, скончавшегося о Господе 7 сентября 1860 года. Очень мне хотелось почтить память блаженного Старца особенным угощением братии, но, за неимением средств, сделать это представлялось крайне затруднительным. С верой и слезами помолился я Пречистой, прося Ее помочь мне и осуществить мое усердное желание. За несколько дней до кончины отца Макария опять подошла ко мне та же раба Божия и говорит:

— Отец Феодор! вы скрываете от меня нужды ваши, тогда как я наверно знаю, что вы крайне нуждаетесь: я видела во сне Ту, Ей же от Архангела было принесено с небесе приветствие — «Радуйся, Обрадованная» и от Нее Самой я получила повеление в словах: «Помоги ему». Теперь даже и стали бы вы отказываться, я не отойду от вас, пока вы не примете от меня на нужды ваши.

Что оставалось мне делать после этих слов?!

От этой боголюбивой жены я получил столько, что хватило мне и на расплату с Чурилиным, и на помин святой души праведного старца Макария Оптинского.

И невыразимо я радовался изливаемым на меня, недостойного, милостям Преблагословенной, и плакал я в грешной своей молитве ко Господу.

Я умолчу о имени той особы, через которую я получил благодеяние, имея от нее заповедь не открывать ее имени во все дни ее жизни, а если не будет особой надобности, то и после ее смерти.

Каких только скорбей не в силах перенести верующая душа человеческая при одном только таком знамении с неба!

Буди Имя Господне благословенно от ныне и до века!...

Однажды в праздничный день отец игумен не присутствовал за трапезой. Был один отец казначей и, конечно, братия. Я был назначен на этот день читать за трапезой Четь-Минеи. Во время трапезы братия, пользуясь послаблением со стороны казначея, до того забылась, что смехом, громкими разговорами и разными бесчинными действиями окончательно заглушила чтение. Я остановился читать и умолк. Молчал я довольно-таки долго, пока не заметил этого отец казначей и не обратился ко вше с вопросом:

— Это что еще такое значит? Почему ты замолчал?

— Да чтобы не мешать общему вашему разговору, — ответил я.

— Читай! — крикнул на меня казначей. — Читай, мальчишка!

Я повиновался и начал читать. Но казначей с братией как бы нарочно заговорили еще громче прежнего, а некоторые стали между собою ругаться, толкая друг друга в бока.

Грустно мне стало смотреть на допущенное бесчинство: дух мой возмутился до слез, а сердце как бы пламенем охватила по Бозе ревность, я громко сказал:

— Отцы святые и братия! ради Преблагословенныя Девы, Матери Бога нашего, именем всех святых, а наипаче преподобных Отец, писавших уставы чиноположения для обители, ради Антония и Феодосия и всех святых Печерских, умоляю вас умолкнуть и слушать чтение! Или уж благословите мне замолчать, и тогда продолжайте свои разговоры. Только прежде обратите внимание на свое бесчиние: сообразно ли оно с местом, временем и долгом степени вашего звания?

Боже мой! что тут поделалось и с казначеем, и со всей частью единомысленной ему братии! Рекой полились на меня укоризны, ругательства — словом, в трапезной воцарился полный хаос...

— Вот явился в наш век какой ревностный преподобный! Ах ты мальчишка! — раздались гневные восклицания, — что ты? начальник, что ли, наш? Из молодых, брат, да хочешь быть ранним!...

— Яйца, что ли, кур учат? — кричал на меня казначей, — еще нас учить вздумал! Да как ты смел это при мне сказать всей братии?

Я воспользовался мгновением затишья их ярости и громко сказал:

— Вы слышали, что я сказал и как сказал. Теперь мое дело — молчать, а ваше — или исполнить мою просьбу, или держаться своих правил...

Опять поднялась против меня буря, но я уже молчал до самого конца трапезы и от всего сердца молился за них Богу.

Не прошло мне это даром, и вскоре ризничий донес на меня отцу игумену, что он замечал неоднократно, как я, оставаясь один в алтаре, становлюсь против престола на священническом месте, преклоняю колени, целую престол, беру с престола Крест и Евангелие, целую их и потом будто даже касаюсь святого ковчега и беру из него для целования в руки Святое Тело и Кровь Господню. Отец игумен призвал меня к себе и начал мне делать строгое замечание в присутствии ризничего, который даже при мне не постеснялся подтвердить взведенную на меня клевету.

— Не смею я много оправдываться и уверять вас, отец игумен, в своей невинности, — сказал я, — но попрошу вас, отец игумен, приказать ризничему пойти со мной в Троицкий храм и подтвердить свои слова перед иконой Одигитрии, и если его не постигнет в эти же минуты суд Божий, тогда признайте меня виновным.

Но отец игумен велел мне оставить это дело без последствий, а спустя некоторое время, убедившись каким-то образом, что я был оклеветан, сам у меня просил прощения в том, что поверил клевете по злобе на меня взведенной.

Перед постригом моим в рясофор, не зная о том, что в сердце отца игумена уже созрело это решение, я в тонком сне имел такое видение: будто я стою у свечного ящика в Успенской половине храма и вдруг слышу, что какой-то мне неизвестный голос зовет меня в алтарь:

— Феодор! взойди сюда!

И так — до трех раз.

Удивляясь этому дивному голосу, я вошел в Успенский алтарь, совершил должное поклонение святому престолу и увидел, что у угла к востоку близ престола стоит как бы отец игумен, а на престоле рядом с Крестом лежит серебряный корчик, полный чистой воды, и над ним поднимается пар. Я подошел к отцу игумену, поклонился ему в ноги, и он, благословляя меня, указал на корчик и сказал мне: