Сергей Нилус - Собрание сочинений - Том 2

Ничего мне не возразил на мои речи игумен, но с этого времени он охладел ко мне совершенно и уже о казначействе для меня более не заикался. Мало того, по несчастной своей болезни, он имел слабость открыть о своем мне предложении самому казначею, с которым во время запоя, за бутылкой, слишком разоткровенничался. Конечно, он пересказал ему и все то, что я ему наговорил в келейной с ним беседе, и тем еще больше возмутил против меня и без того уже яростную ненависть ко мне казначея. С этих пор казначей не упускал удобного случая, чтобы внушать игумену, что я добиваюсь начальства, что я хочу, как они оба выражались, их «стула». И стали они оба стараться вытеснить меня из обители, но как не было за мной никакой вины, то они умыслили перевести меня, дав мантию, в Архиерейский дом в Тамбов. Этого им было бы не трудно добиться, расхвалив меня кому следует и при помощи задариваемых ими членов консистории.

Слава и благодарение Господу, Который не дал им исполнить своего намерения, и все их козни не получили успеха, столь ими желанного!... Но об этом я скажу в своем месте.

Чувство братской любви нередко заставляло меня молиться ко Господу и к Пречистой Его Матери, чтобы излилось на меньшего брата моего Божье благословение и чтобы обогатил его Господь благами земными. И вот однажды после горячей молитвы я изнемог и уснул и вижу во сне, будто стою я у самой паперти каменной церкви, выходя из нее в монашеском одеянии. Взглянув над собою вверх, я увидел луну и чистое, ясное небо, все усеянное звездами... Синевато-туманная даль терялась, уходя в бесконечную высоту... И под луной, несколько сбоку, увидел я плывущую в воздухе лодку, и в ней сидит брат мой, Иван Афанасьевич. На голове у него была темно-малиновая бархатная шапочка татарского покроя, вся красиво и богато расшитая золотом и жемчугом, осыпанная драгоценными камнями; в руках у него была франтовская черная пуховая шляпа. Глядя на меня, он сделал мне шляпой глубокий поклон. И послышался мне в видении голос, говорящий: «Видишь? Так возвеличу брата твоего».

После этих слов я проснулся и, дивясь своему сну, написал брату на Нижегородскую ярмарку, где он в то время находился после закупки в Москве товаров.

Было это три года спустя после моего вступления в монастырь в июне 1863 года. После этого сна брат вызвал меня в Москву для свидания с ним и с его молодой женой. Очень мы были рады свидеться после долгой разлуки. Брат был очень доволен своей судьбой: дело, которое ему досталось от тестя, у него спорилось и он богател не по дням, а по часам; но в беседах с ним я заметил, что есть у него какая-то думка, какое-то тайное неудовлетворенное желание. Я его спросил об этом, и он мне ответил:

— Слава и благодарение Господу за все: всего у меня много. Есть у меня уже и две дочки, но вот горе — сына не имею.

— А что? — спросил я его, — видно, тебе очень бы хотелось сына?

— Еще бы, — отвечал он, — какой же отец и мать не желали бы иметь сына? Но да будет, видно, воля Божия!

Очень меня взволновали братнины слова.

На другой день отстоял я в Успенском соборе Литургию, помолился у св. мощей угодников Божиих, Петра, Алексия, Ионы и Филиппа, зашел к Иверской и у чудотворной иконы излил в молитве скорбь свою за брата, умоляя Матерь Божию, чтобы Она умолила Сына Своего даровать сына моему брату. Помолившись, я купил в Иверской часовне вершка в два, в серебряной ризе, икону Преблагословенной с целью благословить ею брата пред отъездом, и, когда пришло нам время расставаться, я благословил этой иконой не брата, а жену его и при этом с верой, от всей своей глубины сердечной, сказал:

— Силен Господь утешить вас и даровать вам сына!

Под благословение хотел было подойти мой брат, но я почему-то благословил не его, а жену, сказав:

— Нет! я желаю, чтобы сестра подошла.

И когда она положила три поклона и хотела было взять икону в руки, я повторил опять:

— Эта святая икона да будет вам в благословение на рождение сына и чтобы умножил Господь вам детей и сыновей даже до седми.

На этом мы расстались с братом и невесткой.

Прошел год, и у них родился сын, которому дали имя Феодор. На второй год родилась дочь по имени Александра...

В год рождения Александры брат виделся со мною и с какой-то на этот раз внутренней досадой сказал мне:

— Опять родилась дочь, а ты мне говорил, что у меня родится до семи сыновей.

— Не лучше ли, брат, — сказал я ему, — молиться ко Господу — да будет воля Твоя, а не наше желание. Почем ты знаешь, что сыновья будут тебе на радость?

— Ну, как бы там ни было, — ответил мне брат, — а я хочу, чтобы у меня были сыновья — на то и прошу ваших монашеских молитв. Будет с меня и двух девок, а тут еще третья родилась.

По всему было заметно, что духовное устроение брата как христианина уже начинало портиться от счастья и удачи в его житейских делах...

После этого у него скончалась дочь Александра, и вскорости родились ему второй сын Александр, потом третий — Василий, четвертый — Иоанн, пятый — Николай, шестой — Виктор, седьмой — Алексей и восьмой — Владимир. Последней у брата родилась опять дочь — Ольга.

И так во всем была брату удача — и в семье, и в торговых его делах. Его считали мильонщиком; все главные военные начальники жали ему руку; был он принят в доме у Лорис-Меликова, у Чавчавадзе и у других полководцев. У князя Чавчавадзе он и дом купил, где и жил до самой смерти. В Темир-Хан-Шуре, где были его главные дела, он даже с хлебом-солью от общества встречал Государя Императора и был удостоен приглашения к Высочайшему столу. Брат за свои пожертвования был награжден многими медалями и в купечестве слыл за одного из самых передовых деятелей, и, благодаря этой репутации, а главное, конечно, и крупному своему состоянию, он был даже в близких отношениях и с крупнейшими московскими коммерческими домами, и, между прочим, с домом Московского городского головы Королева.

Не нравилось мне только знакомство брата с вольнодумцами, которыми так обиловали шестидесятые годы. Влияние их с каждым годом становилось на него все сильнее, и оно проявлялось в нем в чертах очень резких, которые больно отзывались в моем сердце. Стал он не соблюдать церковных уставов, отдаляться от Церкви, смеяться над монашеством. Не раз доводилось мне слышать в его компании отзывы о монахах как о тунеядцах и однажды в Москве, в гостинице Кокорева, где брат занимал несколько номеров и где жил и я, приехав на свидание с братом, довелось мне услыхать от него за ужином такие речи:

— А ведь ты небось думаешь, — сказал он, обращаясь ко мне, — что твое благословение доставило мне все, чем я теперь пользуюсь?.. И понес он далее такие кощунственные речи, что у меня так и обмерло сердце.