Алексей Бокщанин - Императорский Китай в начале XV века

Естественно, что лица, получавшие посты военных наместников, должны были пользоваться полным доверием императора. О существовании такого доверия позволяет судить следующий факт. В ноябре 1404 г. от цензоров поступило серьезное обвинение Сун Шэна в «превышении власти». Реакция двора была весьма показательна. Император ответил на это обвинение: «Человек, который служит, не сможет добиться успеха, не сосредоточив [в своих руках] власти. Разве можно генералу, которому доверена оборона границ, быть полностью связанным писаными установками? Ныне следует разъяснить Сун Шэну [мои] слова, чтобы рассеять его сомнения [в моем к нему отношении]» [23, цз. 35, 611].

Менее существенные, с точки зрения центральной власти, правонарушения, чинимые военными наместниками, — притеснение местных гражданских властей и населения, использование своего положения для личного обогащения и так далее — неизменно встречали снисходительное отношение императора. В лучшем случае провинившемуся направлялось письменное предостережение. Но часто на жалобы местных властей и цензоров по поводу действий военных наместников накладывались резолюции о прощении без какой-либо мотивировки. Так было в случаях с жалобами на Юань Юя и Ван Цзоу в 1403 г., на Тань Цина в 1407 г., на Чжао И в 1418 г. и на Чжу Жуна в 1422 г. [23, цз. 24, 435–436, цз. 25, 465, цз. 72, 1010, цз. 202, 2093, цз. 245, 2305].

Таким образом, Чжу Ди не только не боялся сосредоточения власти в руках наместников, но допускал даже нарушение ими установленных норм, что категорически запрещалось удельным ванам. Подобное доверие может быть объяснено неофициальным характером полномочий военных наместников. Юридически, т. е. по существовавшим нормам управления, их положение не было закреплено. Они выступали как личные эмиссары императора и без его поддержки вряд ли могли бы противостоять местным властям. В этом было их существенное отличие от всесильных местных военных командующих ( цзеду-ши ) в VIII–IX вв. и при монгольской власти в Китае.

Возможность сосредоточения сепаратистских сил вокруг военных наместников снижалась кроме всего прочего и отсутствием у них того социального престижа, которым обладали, например, удельные ваны. Если учитывать общественную психологию того времени, то это обстоятельство также должно было снижать беспокойство центральных властей относительно действий своих эмиссаров в провинции.

Император, однако, не упускал из виду контроля за наместниками: от них требовались сообщения в центр о положении дел, они вызывались для аудиенций в столицу, им посылались подарки с напоминанием о монаршей милости. В случае надобности император мог ограничить полномочия наместника, что было сделано, например, с Сун Ху в Шэньси [23, цз. 69, 975]. Наместников переводили из одних районов в Другие. В случае же открытого неповиновения император просто смещал их. Так было, например, с У Гао в декабре 1414 г., когда он не явился по вызову в столицу и не привел свои войска в ставку при подготовке похода в Монголию [23, цз. 157, 1799–1800]. Но подобных случаев было немного. В целом институт военных наместников в начале XV в. оставался послушным орудием императорской власти в провинциях.

О том, что Чжу Ди использовал армию для укрепления своего господства в стране, свидетельствует и такой шаг, как отвод в 1403 г. части войск с северо-западных рубежей во внутренние районы страны. Это отнюдь не объяснялось уменьшением внешней опасности: монгольские набеги в пограничной полосе продолжались. Отмечая, что официальная причина отвода сводилась к трудности успешной обороны эвакуированных районов, Н. П. Свистунова между тем высказывает предположение и о других побудительных мотивах. Она предполагает, что в принятии такого решения сыграло роль стремление Чжу Ди «сконцентрировать как можно больше сил внутри страны, а не распылять их и на борьбу с внешним врагом» [107, 186). Цель этого вполне ясна: на первых порах спокойствие на «внутреннем фронте» было для правительства Чжу Ди не менее важно, чем оборона границ.

Со времени правления Чжу Ди широкое распространение получила практика привлечения иноплеменных воинских отрядов (главным образом монгольской конницы) для службы во внутренних районах Китая [25, цз. 60, 1151]. Эти своего рода наемные войска, служившие непосредственно императорскому двору, могли быть в любой момент легко использованы на внутриполитической арене.

Сохранилось любопытное свидетельство, которое может быть истолковано в пользу усиления военной администрации на местах в первые годы царствования Чжу Ди. В мае 1403 г. цензоры из провинции Фуцзянь сообщили в столицу, что между местными гражданскими и военными властями существуют противоречия, и поэтому государственные дела они пытаются перекладывать друг на друга, вызывая взаимное озлобление [23, цз. 19, 349]. Примечательно здесь то, что, судя по докладу, одни и те же административные дела решались и военными и гражданскими чиновниками, хотя круг обязанностей тех и других не должен был переплетаться. Но еще большее внимание заслуживает реакция императора на полученный доклад: в Фуцзянь была направлена реляция с призывом к гражданской и военной администрации согласовывать свои действия, в равной мере подчиняясь предписаниям центра [23, цз. 19, 349–350]. Здесь можно усмотреть определенное нарушение принципа приоритета гражданской власти, столь характерного для традиционной китайской системы управления.

Косвенным подтверждением усиления позиций военных на местах могут служить участившиеся в начале XV в. доклады провинциальных властей и цензоров о различных злоупотреблениях и нарушениях законов со стороны отдельных военных чинов, начиная от военных наместников и кончая младшими офицерами.

Перечисленные выше моменты позволяют предположить, что правительство Чжу Ди в первые годы своего существования пыталось опереться на армию для упрочения своего положения. Однако, судя по всему, такая ориентация была весьма кратковременной. Признаки ее перемены достаточно ясно обнаруживаются уже в 1405 г. Так, императорский манифест от 14 февраля, обращенный ко всем военным чинам, в частности, гласил: «Государство держит войска для того, чтобы обороняться от врага и защищать народ, а не для того, чтобы с их помощью управлять [страной]. Вы, умиротворяющие вассальные края или же обороняющие [наши] границы, должны действовать, прилагая все свои силы и преданность, [но] блюдите законы… [Относитесь] к этому [наказу] уважительно, помните о нем, не нарушайте моих наставлений» [23, цз. 38, 641–642].

Весьма характерно, что появление этого документа не связывается источниками с реакцией правительства на какой-либо определенный инцидент — нарушение закона, дисциплины и т. п. Скорее всего это было следствием продуманной переориентации правительства в вопросе о роли армии во внутренних делах. Если сравнить данный манифест с изложенной выше реакцией двора на доклад из Фуцзяни в мае 1403 г., то перемена позиции предстанет довольно контрастно.