Алексей Бокщанин - Императорский Китай в начале XV века

Не прекращались народные движения и в годы нахождения у власти правительства Чжу Юнь-взня (в частности, в районе современных провинций Цзянсу, Аньхой, Цзянси, Фуцзянь и Гуанси-Чжуанского автономного района, а также Шэньси) [23, цз. 94, 1253, цз. 112, 1429]. Но они также не переросли в крупные восстания. Даже война «Цзиннань», непосредственно ложившаяся тяжким бременем на плечи народа в половине провинций империи Мин и косвенно отражавшаяся на положении населения всей страны, не привела к новой вспышке сколько-нибудь широкого движения социальных низов. В использованных в данной работе источниках удалось обнаружить лишь один случай, который можно истолковать как активный протест народа, порожденный войной. В августе 1401 г. в районе Баодина-Ичжоу, когда здесь развернули действия правительственные войска под командованием Фан Чжао, отдельные представители местных жителей попытались создать нечто вроде отрядов самообороны. Официальный источник сообщает, что местные «темные» люди, самочинно называясь генералами и офицерами, призывали народ уходить в горы, строить там укрепления и «угрожать» оттуда [23, цз. 8, 101]. О социальной сущности этого движения говорит тот факт, что источник, составленный с позиций, отвечавших интересам Чжу Ди — противника Фан Чжао в этой войне, называет инициаторов сопротивления «темными», плохими людьми. Следовательно, они «угрожали» не только правительственной армии, но и существующему порядку в стране в самом широком смысле.

Однако отмеченное движение не получило дальнейшего распространения [23, цз. 8, 101]. Причины этого надо искать в упомянутой общей пассивности народных масс во время войны «Цзиннань», не затрагивавшей их коренные интересов, а также в том, что вплоть до рубежа XIV и XV вв. все еще продолжали сказываться результаты народного движения середины XIV в., в известной мере снявшего, хотя и на время, остроту классовых противоречий в стране.

Сразу же после окончания войны, когда ее разрушительные последствия сказались в полной мере, а в положении народа со сменой правящей верхушки не произошло никаких коренных изменений, социальное движение низов начинает усиливаться. Одной из форм социального протеста было бегство крестьян с земли, солдат из гарнизонов и военных поселений, ремесленников с места принудительных работ. Этот вопрос уже освещался в предшествующих главах. Поэтому нет надобности останавливаться на нем подробно. Здесь важно отметить лишь следующее: несмотря на пассивность этой формы социального протеста, данное явление вызывало постоянную тревогу правительства не только с экономической точки зрения (ибо бегство приводило к сокращению доходов казны), но и как один из возможных каналов роста активного сопротивления властям.

Действительно, среди беглых были не только те, кто просто переселился, уходя из-под контроля властей, но и те, кто пытался объединиться в отряды и отстаивать себя и свои права. В источниках есть немало свидетельств этому. Летом 1403 г. в связи с донесением о поимке беглецов, ушедших на острова близ берегов Китая и занимавшихся там «разбоем» [59], император спросил, много ли вообще беглых, которые «организовали банды и не вернулись под покровительство властей». Ему ответили, что таких много [23, цз. 21, 390]. В начале 1412 г. начальники ведомств докладывали, что из беглого люда собираются шайки, занимающиеся «недобрым» делом [23, цз. 123, 1546]. Наконец, в марте 1418 г. из Хугуана поступили сведения, что среди скрывающихся в уезде Жуян беглецов есть такие, которые «имели разногласия с властями, подрывали власть и вредили народу, шли плохим путем и сеяли смуту в народе, бесчинствовали и грабили» [23, цз. 197, 2067].

Императорский двор старался не делать различий между беглыми «разбойниками» и прочими беглецами. Их неизменно стремились вернуть на прежнее местожительство, к прежним занятиям. При этом не только гарантировалось прощение, но и оправдывалась избранная беглыми «разбойниками» форма протеста. Возьмем для примера императорский манифест, обращенный к людям, бежавшим за море, от 15 апреля 1406 г. Он гласил: «Все вы — хорошие люди. Из-за того, что [вы] не смогли вынести грабеж и притеснения местных властей, [вы] бежали на острова за море и кое-как существуете за счет разбоя. [Вы] бежали далеко, потеряли [свое] хозяйство… [Но вы] думаете о возвращении в [свои] деревни, однако, боясь наказания, не осмеливаетесь… Все совершенные вами прежде преступления прощаются… [Вы] должны вернуться [в свои] деревни и заняться хозяйством. Не питайте в душе подозрений. Обдумайте это, чтобы потом не раскаиваться» [23, цз. 52, 787]. Примерно по той же схеме строились и другие документы подобного рода.

Однако власти, очевидно, не всегда соблюдали свои обещания. Например, после того как, получив «высочайшее прощение», бунтари из Хугуана в марте 1418 г. пришли с повинной, все «подрывавшие власть» получили «наказание по закону» [23, цз. 197, 2062].

Иногда социальный протест мог выражаться в «ропоте и злословии». Об этом упоминается, в частности, в связи с развертыванием строительных работ в Пекине в конце 1408 г. [23, цз. 86, 1140]. Весьма характерно, что официальные инстанции были склонны оправдывать такое явление. Они писали императору, что люди «смутьянствуют», так как попадают в «трудное положение» [23, цз. 86, 1148]. Выход из этого как центральные, так и местные власти видели в некотором облегчении их положения.

Самой распространенной формой социального протеста в начале XV в., как и прежде, оставались народные восстания. Они прослеживаются с первых и до последних лет правления Чжу Ди. В августе 1402 г. зафиксированы волнения в Хэнани, в сентябре и октябре — в Цзянси, в октябре 1403 г. — на северо-востоке провинции Бэйцзин, в 1403–1404 гг. — в Цзянси, в январе 1405 г. — в Чжэцзяне, в марте того же года — в Гуанси и в Фуцзяни, в августе — в Шаньси, в январе-феврале 1406 г. — в Хэнани, в 1406–1407 гг. и в апреле 1408 г. — в Цзянси, в сентябре 1409 г. — в Шэньси, в октябре того же года — в Хугуане и Цзянси, в апреле 1410 г. — в Шаньси, в январе 1411 г. — в районе нижнего течения Янцзы, в Фуцзяни и Гуанси, в 1415–1417 гг. — в Чжэцзяне, в феврале-мае 1416 г. — в Шаньси, в июне-октябре 1417 г. — в Фуцзяни, в июне 1418 г. — в Бэйцзине, в феврале 1419 г. — в Цзянси, в апреле 1420 г. — в Шаньдуне, в январе 1421 г. — в Бэйцзине, в марте 1424 г. — в Чжэцзяне, в июне того же года — в Чжэцзяне и Фуцзяни. Самыми крупными среди них были движения 1403–1404 гг. в Цзянси, 1417 г. — в Фуцзяни и 1420 г. — в Шаньдуне.

Эти почти непрерывные волнения не могли не беспокоить правительство Чжу Ди. Если присовокупить к ним другие, вышеназванные формы протеста, то вряд ли можно считать социальную обстановку описываемого времени спокойной, как полагает Лян Фан-чжун [60]. Недаром выше отмечалось, что в своей политике по отношению к бюрократическим слоям господствующего класса и политике в деревне Чжу Ди и его окружение учитывали постоянную опасность народного возмущения. Правда, социальное положение в начале XV в. характеризовалось несколько меньшей остротой, чем в конце XIV в. Это следует даже из простого количественного сопоставления числа восстаний (за 23 года правления Чжу Ди их было 29, а за 30 лет царствования Чжу Юань-чжана — 110). В связи с этим, а также благодаря тому, что события середины XIV в. постепенно отодвигались все дальше в глубь времен, должен был несколько утихнуть страх императорского правительства перед возможностью повторения такого же, как тогда, широкого народного движения. Но утихнуть — это не значило исчезнуть совсем. Отзвуки этих опасений, несомненно, сохранялись и при Чжу Ди.