Игорь Федюкин - Французский авантюрист при дворе Петра I. Письма и бумаги барона де Сент-Илера

В первые месяцы своего президентства Матвеев, как кажется, не слишком вмешивается в дела Академии: уже в феврале он просит продлить ему отпуск в Москву для поправления хозяйственных дел (но так его и не получает). Его письма царскому секретарю Макарову, через которого и происходило общение с путешествующим государем, посвящены прежде всего слезным жалобам на безденежье и просьбам отпустить его проводить жену, назначенную гофмейстериной ко двору царевны Анны Иоанновны в Курляндию. Академия в этой переписке возникает лишь эпизодически. Когда Матвееву это выгодно, он даже готов признать, что в случае его отъезда в отпуск оставшихся кадетов «свободно и без меня директор барон управит» (документ 34) {144}.

Первые отзвуки приближающегося конфликта, однако, слышны уже здесь. Профессор Фархварсон, прибывший из Москвы вместе с учениками Навигацкой школы, напрочь отказался подчиняться Сент-Илеру, и Матвеев с удовольствием поддержал его притязания на административную автономию. Уже к февралю он добился от Апраксина согласия на то, чтобы британец вместе с его геометрическим классом был «разведен» с бароном-«начальным директором», и в итоге Апраксин вывел Фархварсона и его учеников из подчинения Сент-Илеру {145}. К концу марта Матвеев, не называя никого по имени, жалуется, что, несмотря на его старания управлять академией как должно, «горестно и трудно застарелыя замерзелости из неохоты и с непослушания людей исправить», особенно когда управляемые не понимают «собственной самим им пользы» {146}. В июле он все еще заверяет Макарова, что в академии «управляетца здесь все гораздо порядочно, и кадеты не только наукам определенным им обучаютца, но и воинским экзерцыцыям». Впрочем, оговаривается он, это относится лишь к тому, «что особно ко мне приналежит», и глухо жалуется на разделение полномочий между ним и бароном: «В розности иных дел небезтяжно трудности мне ис той разделенной каманды во многия руки» {147}. Где-то в это же время, весной 1716 г., должно было быть составлено и известное нам только без подписи «Известие», автор которого фактически дезавуировал предложенную Сент-Илером модель академии. По его словам выходило, что «во француской морской академии недорослая шляхта, которая к тому делу употреблена, больши науки практикою самою действителные проходят там в свое совершенство», и содержать молодых дворян так долго в школе необязательно (документ 35) {148}. Вполне возможно, что автором «Известия» мог быть Матвеев.

Сент-Илер, со своей стороны, отзывается на назначение Матвеева новым раундом прожектерства. По его собственным словам, на протяжении первых месяцев 1716 г. он направлял царю «многие мемориалы» и о нуждах академии «стократно предлагал и просил» {149}: хорошо видно, как он пытается вести подкоп под нежданно назначенного ему на голову начальника. До нас дошел один из этих проектов: в отличие от более ранних документов, он, возможно, даже не был переведен на русский — в деле об основании Морской академии в РГАДА отложился лишь французский оригинал. Мы видим, что если раньше целью проектов было привлечь внимание Петра к фигуре прожектера и выторговать для него те или иные звания и привилегии, то теперь содержание проекта определяется другой задачей: он призван отстоять прерогативы барона в его конфликте с Матвеевым. Речь, как мы видим, идет о попытке ограничить полномочия графа (интересно, что он ни разу не именуется в тексте «президентом» академии, — Сент-Илер оспаривал его право на этот титул) и одновременно зафиксировать контроль барона над внутренним управлением в училище (документ 36) {150}. В мае в письме к самому Матвееву Сент-Илер заявляет, что, поскольку назначение графа нарушило установленный его проектами (и утвержденный царем!) порядок, то тот должен или оставить в академии все как есть, или «инструкцию мне неотменно дать о моем поведении впредь»: тем самым генерал-директор хочет снять с себя ответственность за будущие последствия матвеевского управления (документ 37) {151}. Если Матвеев «какое пременение изволит учинить против указов Его величества» (т.е. против утвержденных царем проектов и капитуляции), требует барон, «то все послушно прошу мне письменна объявить, а бес того ничто от повеления Вашего превосходительства в дело произвесть не могу» {152}.

1 августа, наконец, Сент-Илер разразился длинным письмом к Петру, в котором развивал те же самые мысли о необходимости предоставить ему полную автономию в делах академии, как это и предусмотрено его проектами и регламентами, а Матвееву указать, «чтоб им с внутренным действием академии дело никакое не было». Роль Матвеева, в представлении барона, должна была сводиться к распределению денег на основе запросов-«мемориалов» Сент-Илера и передаче царю получаемых от генерал-директора ежемесячных рапортов. Не ограничиваясь этим, однако, Сент-Илер уже и прямо обвиняет своего соперника в развале работы академии — учеников якобы то зачисляют, то забирают; в результате такой текучки через училище уже прошли больше 2000 молодых дворян. Авантюрист предвидит, что это письмо повлечет за собой конфликт с Матвеевым: «Я знаю, что я чрез сию [жалобу] их недружбу и неприятельство [...] привлекаю», пишет он царю (документ 38) {153}.

И в самом деле, именно в августе противостояние между бароном и графом вылилось, наконец, в открытый скандал, причем, казалось бы, по совершенно пустяшному поводу. Создается впечатление, что Матвеев мог узнать о жалобе на него Сент-Илера и решил потому сам активно перейти в нападение. Весьма красочные обвинения и упреки, которыми осыпали друг друга Матвеев и Сент-Илер в язвительных письмах, занимают десятки страниц архивных документов. Надо оговориться, что оба соперника подготовили целые подборки писем для представления царю (через Макарова) и Апраксину: большая часть известных нам текстов, относящихся к этому эпизоду, сохранилась именно как копии в составе таких подборок, а не в оригиналах. Разумеется, мы не можем быть вполне уверены ни в точности перевода, ни в точности копирования писем; кроме того, некоторые из включенных в такие обвинительно- оправдательные подборки писем не датированы. Самое же важное, что тексты эти имеют откровенно инструментальный характер и не могут рассматриваться как прямые свидетельства действительно имевших место злоупотреблений: их следует читать исключительно как риторические конструкты, призванные оправдать автора в глазах государя и очернить его соперника. Любые предположения о том, как и в какой мере эти инвективы отражают реально имевшие место «непорядки» в академии, обречены пока оставаться спекулятивными, поскольку документов, отражающих практическую деятельность училища в этот период, дошло до нас крайне мало {154}.