Игорь Федюкин - Французский авантюрист при дворе Петра I. Письма и бумаги барона де Сент-Илера

Итак, француз Гийе приносит присягу в качестве российского агента во Франции — при том что Сент-Илер надеялся стать русским консулом в этой стране; он вступает в эту должность в Париже как раз летом 1717 г., когда Сент-Илер перебирается из Санкт-Петербурга во французскую столицу; он поставляет царю проекты реформ, основанные на французских образцах. Даже фамилия его отличается от фамилии нашего авантюриста всего на несколько букв. Новый агент кажется похожим на мнимого барона до степени смешения. Не еще ли это одна реинкарнация самого Сент-Илера? Если бы это было так, то оказалось бы, что наш авантюрист приложил руку еще и к важнейшей фискальной реформе петровского царствования. Увы, версию эту приходится отклонить: дело в том, что в интересующем нас доносе на Шлейница, поступившем в Россию в феврале 1719 г. (документ 58) {272}, содержится самая неблагоприятная информация и о самом Сент-Илере. Здесь сообщаются основные уже известные нам факты его биографии (в том числе, что его настоящее имя Аллер), а также некоторые новые подробности о его прошлом; называются и свидетели, в том числе консул Обер и один испанский капитан, которые могут все это подтвердить. Среди прочего упоминаются и «наглые речи, которые он вел по своем приезде в Париж о Российской империи, ее правительстве и подданных» и которые «заслуживают суровейшего наказания».

«Этого Сент-Илера арестовали бы во время его последней поездки в Париж, если бы его сиятельство барон фон Шлейниц не заставил его спешно уехать», — уверяет агент.

Основной же пафос доноса направлен против другого интереснейшего персонажа той эпохи, а именно шевалье де Бертона, которого (как это упоминал и Сент-Илер в беседах с Лави предыдущей осенью) предполагалось направить в Россию в качестве дипломатического представителя. Луи Франсуа де Бертон, один из придворных служителей относительно невысокого ранга (Maître d’hotel du Roy), заведовал обслуживанием и питанием царя и его свиты в Париже. Примечательно, что такой пристрастный комментатор, как герцог де Сен-Симон, в своих известных мемуарах описывает его весьма положительно: Вертон-де «был весьма неглуп: принадлежал к неплохому обществу, знал толк в хорошей еде и был любителем игры; он организовал в таком порядке услужение царю и сумел так вести себя, что царь проникся к нему исключительной приязнью, равно как и вся его свита» {273}. Приязнь эта распространялась так далеко, что царь не только наградил Бертона при отъезде, но и пожелал видеть его французским дипломатическим представителем в России.

В описании Гийе, однако, Бертон предстает аморальным, распущенным типом, чуть ли не уголовником: очевидно, что такой человек не должен быть принят при царском дворе. Хотя на самом деле Бертон происходил из хорошего нормандского дворянского рода, Гийе уверяет, что это-де «простолюдин по рождению, который провел первые годы по появлению в большом свете в гадких интригах, получая помощь от неких публичных девиц»; в его послужном списке подлоги, мошенничество, суд. Более того, «не удовольствовавшись соблазнением в Англии одной девицы, [Бертон] изготовил дубликат ключей от ее тайника и украл у нее, пока она спала, ценностей из золота и серебра на сумму в десять тысяч гиней». Бертон и Сент-Илер были якобы партнерами по созданию мошеннической компании для торговли с Россией, инвестировать в которую они уговорили некую вдову из Руана: как мы помним, в своей объяснительной французскому правительству Сент-Илер также поминал руанских купцов. По словам доносителя, «она дала им денег на покупку вин и водок для Санкт-Петербурга, но я не знаю, чем это дело закончилось» (уж не эти ли вина и водки продал Сент-Илер в Стокгольме в 1720 г., к возмущению шведских торговцев?). Все эти обстоятельства, пишет Гийе, не могли не быть известны и Шлейницу, так что, намекает он, «у него, должно быть, были свои резоны» не сообщать о них царю. Как оказывается далее, «господин барон фон Шлейниц оказывал им покровительство, получая обещанную ими для него долю в барыше».

Что за человек был шевалье де Гийе, разоблачающий в доносе Сент-Илера и всю честную кампанию, мы не знаем — но характерно, что не знал об этом, похоже, и сам принявший его на службу Петр! Лишь несколько лет спустя, в 1723 г., Петр приказал своему новому представителю в Париже кн. А.Б. Куракину «осведомится о шевалье Гилерсе, какого он состояния человек, и может ли за агента <...> дела здесь во Франции управлять, и протчее» {274}. Подобная ситуация, когда правительство не обладало достаточной информацией о представлявшем ее агенте, была, надо сказать, не уникальной. Например, несколькими годами ранее граф Тулузский поручал французскому послу в Голландии собрать сведения об Анри Лави, поскольку «Совет совершенно не знает этого человека и желает знать, является ли его поведение достойным, довольны ли им в Петербурге и является ли его пребывание там необходимым». В данном случае «незнание» было связано и с тем, что наем агентов и обмен информацией осуществлялись во многом через неофициальные каналы: поскольку Лави был назначен Поншартреном, он не принадлежал к числу клиентов нынешних руководителей Совета морского флота, а значит, и был незнаком им. Собирать информацию о Лави предполагалось не где-нибудь, а в окружении российского посла в Гааге кн. Б.И. Куракина, который, надо сказать, дал о нем вполне положительные отзывы {275}.

В случае с Гийе, наведя справки, кн. А.Б. Куракин сообщал, что «оной Галиерс есть человек зело ниской кондиции, и здесь нихто его почитай не знает, и затем подлинного ведения о состоянии его ни от кого не мог получить». Дело выглядит так, будто шевалье де Гийе был еще одним авантюристом-самозванцем на русской службе, сродни обличаемым им Сент-Илеру и Бертону. Вполне может быть, что так оно и было, но и сообщение Куракина также следует воспринимать критически: в нем явно читаются нотки профессиональной конкуренции — уж молодому послу-то точно не нужны были во Франции никакие агенты, которые соперничали бы с ним в качестве поставщиков информации из этой страны. «А что принадлежит для употребления его к каким делам Вашего величества здесь во Франции, и в том как воля Вашего величества есть, — писал Куракин-младший царю, — но я чаю что нужды великой в нем не будет, понеже и протчие потенции здесь агентов нихто не имеют». Вполне предсказуемо, как признавался сам князь, он «Гилиерсу сначала приезду его сюда объявил, чтоб он до указу Вашего величества ни в какие дела не вмешался» {276}.

Не сложились у Гийе, разумеется, отношения и со Шлейницем: как объяснял он в письме, направленном им Петру уже в 1720 г. через кн. Б.И. Куракина из Рима, после прибытия в Париж барона шевалье оказался отстраненным от всяких дел. Поручений от Петра он больше не получал, а содержать себя сообразно «характеру» царского агента было дорого — поэтому он и уехал в Италию. Теперь он направлял царю новые мысли по поводу налоговой реформы и готов был, как только получит приказ от Петра, выехать с семьей в Петербург «для приведения сего дела в практику и ради показания всего что я предлагаю» {277}. Собственно, и в своем доносе на Шлейница, Сент-Илера и Вертона в 1718 г. шевалье де Гийе прямо пишет, что раскрыть русским министрам всю правду об этой троице он решил, поскольку «горячее усердие, которое я всегда испытывал по отношению к службе Его царскому величеству, моему господину, навлекли на меня ненависть двух недостойных лиц, которые попытались очернить меня в глазах Его сиятельства [барона Шафирова]» {278}.