Фердинанд Грегоровиус - История города Афин в Средние века

Овладев наследием первого и последнего из Константинов, султан подчинил разнообразные провинции однообразному управлению пашей или наместников, которые собирали дань и посредством строгости и жестокости приучали презренную райю к покорности. Но даже самый беспощадный тиран, не имея возможности стереть с лица земли порабощенные народы, вынужден предоставить им некоторые права, с которыми — как с собственностью, семьей, общественным строем и религией — неразрывно связано существование личности и народа. Туркам приходилось тем более щадить эллинов, что последние представляли собой целый народ античной культуры, превосходивший их численностью. Правда, греки были лишены всех политических прав; их государство исчезло. Но общины остались. Султан считался хозяином всякой земельной собственности, и повсюду лучшие поместья перешли к турецкому военному дворянству, тимориотам; но грекам, для которых военная служба была недоступна, оставались — вместе с земельными владениями — еще море и связанный с ним промысел — торговля.

Города в Элладе сохранили остатки самоуправления, народ — свободу культа, церковь — свое исконное устройство.

Не в пример латинским завоевателям и папе, Могамет II и его наследники не старались уничтожить греческую национальную церковь. Султаны были веротерпимы; они весьма дальновидно покровительствовали патриарху и духовенству, чтобы удержать их от религиозного сближения с Римом и в то же время добиться при их содействии рабской покорности греков. Однако религия Могамета в Малой Азии, славянских странах Балканского полуострова и Албании приобретала массы прозелитов, страхом и корыстью побуждаемых переменить религию.

Турецкое государство продолжало в Константинополе с меньшими усилиями и меньшим успехом тот же процесс денационализации, над которым трудилась Византия. Турция старалась обратить христиан в магометан. Целые племена в Эпире отпадали от православной церкви. Несколько позже немало греков на Крите и Эвбее приняли ислам. В Византии можно было видеть в качестве ренегата даже одного из последних Палеологов — Мануила. Но лишь незначительная часть греков в древней Элладе последовала этому позорному примеру. Стремления турецкого правительства обратить эллинов в ислам были безуспешны; вместе с христианством сохранилась, благодаря усилиям церкви, и народность. Существование греческого народа было спасено благодаря неустранимой пропасти расы, веры и нравов. Сохранился греческий язык. Можно даже утверждать, что турецкое завоевание способствовало этому, положив конец романизации новогреческого языка.

Что касается Афин, то ангел-хранитель и в это время не покидал славного города. Могамет II не пытался заселять их новыми поселенцами, как опустевшую Византию. Акрополь был занят турецким гарнизоном, но в нижнем городе и теперь и впоследствии число турок было настолько незначительно, что из них так и не образовалось наряду с афинянами известного слоя зажиточных граждан. Турецкий комендант (disdar) заведовал крепостью, воевода (woiwod) правил городом, кади творил суд и расправу. Наряду с этим греческие граждане сохранили муниципальный совет геронтов, который вместе с епископом афинским представлял собой мировой суд, решавший споры между туземцами. Подушный налог, карадж, был невысок.

Эти незначительные преимущества, в связи с бесценным благом свободы веры, заставили новогреческих историков прийти к выводу, что положение афинян в турецкой неволе было легче их положения под властью христиан — франков. Но это смелое утверждение опровергается уже тем фактом, что турецкому правительству было совершенно чуждо моральное представление о праве и законности; место права занимал необузданный произвол деспотов. Достаточно напомнить о жестокой дани мальчиками, наложенной на афинян, как и на остальных христиан, порабощенных султаном, чтобы охарактеризовать бесчеловечную тиранию, ставшую их уделом.

Каждые пять лет турецкие аги делали осмотр всех греческих детей, пятую часть которых, самых красивых и талантливых мальчиков, отрывали от семей и увозили в Стамбул. Здесь, в особом отделении сераля, занимавшемся воспитанием рабов, из них воспитывали фанатичных османов. Из этой христианской молодежи завоеванных провинций выходили не только янычары, но часто также лучшие слуги и выдающиеся министры султана. Один знаменитый английский филэллин заметил с благородным негодованием, что в долгом унижении греческого народа нет ничего более ужасного, чем эта апатия, с которой греки подчинялись этой повинности. В несчастных Афинах уже не нашлось Тесея, который избавил бы их от этого Минотавра. Лишь в последней трети XVII столетия этот налог исчез навсегда.

Так велика роль, которую играют в оценке блага отдельного человека и народа соображения материальной выгоды, что даже в суждениях об эпохе глубочайшего унижения Афин они занимают первое место. Настало время, когда городу марафонских бойцов пришлось считать особенным отличием и большим счастьем то, что он стал вотчиной начальника черных евнухов в константинопольском серале. Могущественный кисларага занял место великих афинских филэллинов древности; он милостиво снисходил к нуждам города, облегчал его тяготы и защищал его от злоупотреблений турецких правителей [765] Кажется, это отношение Афин к сералю было установлено султаном по просьбе афинян. Spon, II, 242. Современные греки смотрят на это с исключительно практической точки зрения. Николай Мосхобаки, Афины, 1882, стр. 115. . В этом извращенном и карикатурном виде нашел себе выражение культ Афин при османах.

2. Вообще историк Афин и Греции во время турецкого владычества имеет перед собой задачу столь же трудную, сколько неутешительную [766] Кроме Сурмелиса назову прежде всех Константина Сафу и шотландца Финлэя. Недавно начала выходить история афинян под турецким владычеством Димитрия Кампуроглу, от которой можно ждать много нового. . Он видит перед собой пустыню, где взгляд его тщетно ищет признаков жизни, на которых он мог бы остановиться. Он постоянно имеет в виду вожделенное освобождение благородной земли от неволи и жадно прислушивается к каждой песне клефта и паликара, чтобы убедиться, что муза Эллады жива еще в своем саркофаге и что при мысли о свободе бьется еще сердце порабощенного грека. Город Афины напоминает уведенную в неволю женщину, которая погибла или исчезла без вести. Из этого летаргического сна, из этого притупляющего равнодушия к нищете и унижению лишь изредка выводили Грецию войны, волновавшие ее моря, и так безнадежно было ее положение, что от приближения врагов ее владыки она ждала не освобождения, а ухудшения своей участи.