Готхард Хейнрици - Заметки о войне на уничтожение [Восточный фронт 1941–1942 гг. в записях генерала Хейнрици]

Война на Востоке.Уже безоглядное личное участие в войне вплоть до полного поражения показывает, что солдатом Хейнрици двигали профессиональная вовлеченность и патриотические убеждения. В большинстве приведенных здесь документов речь идет именно о войне, если точнее, о войне Германии против Советского Союза. Участие в этой войне стало для него центральным событием военной карьеры, возможно даже всей жизни. Действительно, речь шла о событиях, имевших фундаментальное значение и для всей Второй мировой войны, и для вермахта — его генеральской элиты, а в особенности солдат. Немецкая военная машина не только потеряла на полях этих сражений свои ударные силы, что стало решающим для исхода войны, но и остатки своей моральной чистоты.

Война на востоке с самого начала имела два лица: военной и одновременно политико–идеологической битвы, ведущейся с использованием всех средств и методов — происходящих рядом гигантских битв и чудовищных преступлений. Изначально масштаб восточной кампании не был ясен Хейнрици. Завзятый солдат, он жаждал сражений после службы на спокойных участках Западного фронта. Как командующий пехотным корпусом, он входил в узкий круг «высшего командного состава» и хотел вести свой корпус в бой. Профессиональные задачи командира определяли его мысли и действия.

Хейнрици выказал себя жестким и способным командиром, который требовал от солдат многого, но который, даже став командующим армией, постоянно искал личного контакта с боевыми частями и фронтом. Тем самым он соответствовал прусско–немецкому (и гитлеровскому) идеалу высокого армейского начальника, который вел войска на передовой и объединял умения генштабиста и отвагу фронтового офицера. Его записи в ходе Восточной кампании являются красноречивым тому свидетельством, они демонстрируют эмпатию и заботу о собственных солдатах, ответственность за которых он чувствовал. Письма и дневники служили, помимо прочего, вентилем для снятия физической и психической нагрузки, о которой снова и снова заходит речь в его записях. Возможно, порой это выглядело сентиментальным, но тем не менее играло большую компенсаторную роль — ведь офицеру, согласно волюнтаристскому профессиональному самоограничению, нельзя было прилюдно показывать свои слабости. Тем самым записи Хейнрици превращаются в калейдоскоп несметных запросов, которые война на Востоке с ее уникальностью — от боевой обстановки и проблем со снабжением до географических и погодных условий — ставила перед офицерами и солдатами.

Война на уничтожение коснулась и войск немецких агрессоров, прежде всего простых солдат, которые в массе своей были слишком молоды, чтобы нести ответственность за свое преступное государство и его войну, жертвами которой они стали. Занимавший высокий пост генерал, такой как Хейнрици, напротив, играл совершенно иную, преступную, роль. Он поддерживал путь к этой войне, был важной частью системы и должен был теперь испытать себя в военном аду, созданном при участии той военной элиты, к которой и сам он принадлежал. С военной точки зрения он выдержал это испытание: он не просто «удержался» на своем посту, а проявил себя как способный военачальник и при быстром марше в начале операции «Барбаросса», и во многих оборонительных боях против Красной армии, так что Гитлер до самого конца не хотел отказываться от него и даже собирался дать ему главную роль в последней главе войны между Германией и СССР.

Чужеземцы.Сильная эмпатия Хейнрици к своим солдатам, к своему «отечеству» и к собственной персоне находится в заметном контрасте с сухим, часто пренебрежительным и лишь с ходом войны на востоке чуть меняющимся описанием жителей чужой страны. Глубоко засевшая неприязнь и антибольшевистские пропагандистские образы «впечатались» в восприятие Хейнрици: он увидел на востоке именно то, что и ожидал увидеть, — совершенно чуждые немецкому «образованному человеку» мрачные и враждебные ландшафт, культуру и народ. Чувство абсолютного отчуждения превращало на этом поле сражений в проблему всё: людей и животных, города и дома, питание и гигиену. Наглядные описания «земли и людей» доказывают, что Хейнрици смотрел на чужеземцев с этнографическим интересом, и всё же взглядом воина и завоевателя — недоверчивым и полным предрассудков. Генералу казалось, что он попал в иную часть света, в которой немцы не смогут навести порядок и которой не смогут править. Размеры и враждебность страны и ее природы постепенно превращаются в его записках в метафору сопротивления советского противника и чрезмерного напряжения немецких войск. Отчуждение настолько сильно, что леса и поля кажутся враждебными существами, а люди не воспринимаются как люди. Подобное восприятие чужеземцев позволяло оправдывать отказ от всех привычных мерок: военных, политических и этических. В негативном восприятии Хейнрици почти не оставалось места для глубокого гуманистического (и христианского) сочувствия к страданиям людей в местностях, которые немецкая армия столь противозаконно и жестоко ввергла в войну.

Преступления.Негативное восприятие чужеземцев способствовало крайне резкому истолкованию военных событий, которое, в свою очередь, диктовало образ действия и дополнительно радикализировало восточную кампанию, и так задуманную как расово–идеологическая война на уничтожение. Уже в первые дни после противоречащего международному праву нападения Германии на СССР Хейнрици описывал сопротивление Красной армии как «лукавое» и «коварное». Это должно было обосновать беспощадность ведения боев собственными войсками как реакцию на «коварство» русских. Казалось, что чужие поля сражений и идеологически смертельный враг отменяют в этой битве на «жизнь или смерть» все законы ведения войны и оправдывают любые средства. То, что генералы, подобные Хейнрици, уже в ранней фазе войны безропотно приняли особые правила ведения особой войны, надиктованные Гитлером и его советниками, имело решающее значение для радикализации войны. Тем самым Хейнрици с самого начала несет ответственность за те практики войны на уничтожение, которые были подготовлены преступными указами вроде «Указа о комиссарах» и «Указа о применении военной подсудности в районе "Барбаросса"».

Хейнрици скрупулезно отмечал, как «уничтожают врага», «съедают всё», что есть у местных жителей, «приканчивают» партизан (настоящих или мнимых), вешая их у него перед глазами. Он использовал формулировки вроде «без пощады», «без жалости», которые противоречили постоянному выпячиванию собственной христианской веры и означали отказ от собственных ценностей, временный или постоянный. Растущее уважение перед боевой мощью противника и зарождающееся сочувствие по отношению к населению опустошенной страны сосуществовали с тем, что и в зоне ответственности Хейнрици совершались военные преступления против красноармейцев, комиссаров, военнопленных, партизан и гражданских лиц. Из его записок ясно, что он считал их необходимыми в борьбе с «отвратительной бестией» (1 августа 1941 г.), большевизмом, особенно в первые месяцы, когда немецкое командование безоглядно и прагматично делало ставку на быстрый успех. Показательно, что Хейнрици чувствовал себя не только на ином континенте, но и в ином времени: повторяющиеся сравнения с Тридцатилетней войной — не что иное, как (мнимое) оправдание собственного поведения в ходе кампании, которая испепелила все договоры, призванные сдержать жестокость войны, начиная с Гаагской конвенции. Позднейшая критика Хейнрици такого способа ведения боевых действий, например во время эксцессов с «выжженной землей» осенью 1943 г., не отменяет тот факт, что он как крупный военачальник внес свой вклад в выход войны за все возможные рамки.