Станислав Кузьмин - ГУЛАГ без ретуши

Работы по хозяйственному обслуживанию лагерных пунктов усиленного режима, предназначенных для содержания осуждённых по составу контрреволюционных преступлений, за бандитизм и разбой, возлагались на судимых за бытовые и хозяйственные преступления на срок до пяти лет. Проживали они в отдельных бараках или за пределами жилых зон и находились на положении расконвоированных. Колонии предназначались для осуждённых на срок до трёх лет.

При Берии было введено в действие и новое «Положение о тюрьмах НКВД для содержания подследственных» (1939), действие которого распространялось и на центральные тюрьмы ГУГВ НКВД СССР (Внутренняя, Лефортовская, Сухановская, Бутырская), внутренние тюрьмы НКВД и УНКВД республик, краёв и областей со следующими для этих тюрем ограничениями: подследственных запрещалось использовать на хозяйственных работах, извещение о смерти родственникам не высылалось и трупы не выдавались.

Воссоединение Латвии, Литвы, Эстонии, Западной Украины и Белоруссии, Бессарабии, военный конфликт с Финляндией существенным образом сказались на снабжении осуждённых продуктами питания. Выделенные ГУЛАГу на первый квартал 1940 года фонды на продовольствие не обеспечивали потребности лагерей. По мясу они покрывались только на 62 %, по рыбе — на 42 %, растительному маслу — на 55 %, салу — на 26 %, сахару — на 43 %. Совершенно не предусматривалось поступление макарон. В этих условиях ГУЛАГ был вынужден пойти на сокращение всем категориям осуждённых хлеба на 100 граммов. Для замены мяса предполагалось использовать конину за счёт выбраковки лошадей. Ужесточался контроль за использованием мяса. Были проверены все лица, работавшие с продуктами, и ненадёжные освобождались от этой работы.

Следует отметить, что с приходом Берии к руководству НКВД СССР прекратились массовые расстрелы осуждённых, наметилась некоторая либерализация условий отбывания наказания, принимались энергичные меры, направленные на общее улучшение обстановки в лагерях. Однако бурный рост числа лишённых свободы вследствие этапирования из тюрем уголовных преступников с воссоединённых территорий и реализации уголовного законодательства, нацеленного на укрепление трудовой дисциплины в обществе, — всё это не позволило полностью стабилизировать обстановку, существенно улучшить условии содержания контингента. Не удалось полностью сломить и сложившиеся ранее у сотрудников стереотипы отношения к осуждённым, а это не могло не отразиться на конечных результатах деятельности мест лишения свободы. Исправительно-трудовая система только становилась на путь позитивных сдвигов, но помешала война.

По роду своих научных интересов мне приходилось бывать в исправительно-трудовых учреждениях, знакомиться с архивными материалами. Порой встречаются документы, недоступные для широкого круга долгие годы, а потому вроде бы и не существующие ни для печати, ни для тех, к кому имели когда-то непосредственное отношение. Именно так, случайно, и попало ко мне лагерное личное дело А.М. Лариной, осуждённой якобы за контрреволюционную деятельность. Отдельные материалы её дела (ниже они публикуются полностью) и побудили ещё раз обратиться к воспоминаниям Лариной «Незабываемое» (Знамя, 1988, № 10, II, 12).

Итак, обратимся к воспоминаниям:

«Декабрьское постановление 1938 г. не застало меня врасплох, к нему я была психологически подготовлена, оно не подавило меня неожиданностью. Смерть, она не страшна. Мёртвый не мыслит.

Страшен предсмертный час, предсмертное мгновение».

Далее следует красочное описание того, как Ларину вели на казнь. Эпизод, безусловно, впечатляет и вызывает естественное чувство сострадания. Но попытаемся подойти к нему с точки зрения документальных фактов. Так вот, в деле содержатся все постановления Особого совещания, под которыми стоит её подпись. Если бы существовало постановление о расстреле, то оно, несомненно, сохранилось бы так же, как и все остальные, сохранилось бы и постановление об отмене смертной казни.

Допустим существование такого документа, впоследствии изъятого из дела. Но какая необходимость в этом была?

Человек может забыть многое другое, но день, когда заново рождаешься, вряд ли не сохранится в памяти. Обратимся вновь к документам. Ларина свой приезд в Москву относит к концу декабря 1938 года. На акте же о личном обыске в тюрьме Москвы стоит дата — 4 декабря 1938 года. Следовательно, даже если эпизод с мнимым расстрелом перед вызовом в Москву состоялся в Мариинске не в первых числах декабря, а 1 декабря, то никаким образом она не могла оказаться в Москве даже с учётом проезда в скором поезде, не говоря уже об обычном маршрутном эшелоне с осуждёнными.

Вызов в Москву вряд ли был связан с кампанией по пересмотру дел членов семей, репрессированных за измену Родине, которая в то время проходила. Подлежавшие освобождению в связи с прекращением дела по решению Особого совещания получали справку об освобождении. Все они имели право свободного выбора места жительства. Скорее всего, Берию интересовал определённый круг вопросов.

Конечно, кому не хочется показать себя на допросе, носящем характер непринуждённой беседы, с самой выгодной для себя стороны. Именно таким образом описывает этот эпизод встречи с Берией Ларина, в котором они находились вроде бы по разные стороны баррикад, и каждый остался при своём мнении. Тем не менее, она до сих пор уверена, что в период содержания в Москве Берия проявил о ней заботу, переведя на её лицевой счёт деньги. С какой стати он стал бы это делать? Видимо, это те 20 рублей, розыск которых вёлся по её за явлению в управлении ИТЛ и ТП и МЗ УНКВД по Новосибирской области с просьбой об их высылке во внутреннюю тюрьму в Москве. Вовсе не исключено, что какая-то часть денег была снята с конфискованного у неё 22 мая 1939 года аккредитива на сумму 2000 рублей (деньги по тем временам немалые, хотя, как мы помним по «Незабываемому», нечем было заплатить за квартиру после переезде из Кремля, так как они с Бухариным до этого сами бедствовали). Этот аккредитив был изъят у Лариной ещё при аресте в Астрахани и истребован в Москву в начале мая 1939 года.

О том, как Ларина вела себя при встрече с Берией, написано ею собственноручно в письме на имя Берии, датированном 10 января 1944 года. Уже первая фраза представляет интерес и позволит читателю сделать собственный вывод. Оказывается, с Берией они вовсе и не противники, а самые настоящие единомышленники. Но для Берии Бухарин — враг. Кем же в таком случае он был для Лариной? Далее из письма следует, что она была готова забыть всё, а ведь это всё, по её воспоминаниям, жизнь с Бухариным. И Берия уже вовсе и не враг, а старший товарищ для неё. А старшего товарища вроде как-то и нехорошо даже спустя полвека называть «извергом», «безыдейным карьеристом», «преступником», готовым всадить нож в спину Сталину-диктатору. Оказывается, и свобода была обещана ей Берией. Интересно бы знать, за что именно? По всей видимости, эта свобода была обещана ей после того, как Берия посоветовал Лариной спасать себя. Правда, в воспоминаниях не рассказывается, каким образом она это делала. Ни за что ни про что такие обещания, как известно, не даются.