Станислав Кузьмин - ГУЛАГ без ретуши

На страницах воспоминаний присутствуют и любовь, как говорится, до гробовой доски, и преданность идеям Бухарина, и отстаивание его позиций, и так далее и тому подобное. Теперь Ларина стремится убедить читателя в том, что «…никогда не испытывала сожаления, что вместе с Н.И. прожила короткую жизнь и самые тяжелые для него дни». А как же тогда расценивать её утверждение в письме Берии: «Хватит уж, ну сколько же можно расплачиваться за такую короткую — двухлетнюю жизнь с Бухариным».

Ко времени написания письма Берии шёл 7-й год с момента её ареста и оставалось менее двух лет до конца срока. Самое трудное время для всех находящихся в лагерях и колониях было уже позади. Работала Ларина в конторе. Администрацией характеризовалась следующим образом: честно и добросовестно относится к работе, усидчива, исполнительна, замечаний по работе не имеет, дисциплинированна, опрятна, уживчива с окружающими.

Разумеется, вполне возможно допустить мысль о стремлении добиться освобождения при помощи этого письма. Но тогда выходит, что цена за это — отказ от Бухарина и всего с ним связанного. Как-то не укладывается это с нынешней преданностью ему и борьбе за восстановление его доброго имени.

В «Незабываемом» читаем: «Я росла в среде профессиональных революционеров, после свершения революции ставших во главе страны. Поэтому внутрипартийная жизнь начала интересовать меня очень рано; отец, безусловно, этому способствовал. Интерес к политике был особенно обострен близостью к Н.И. Казалось, судьба неотвратимо притягивала меня к нему в самые тяжкие его дни». Не вяжутся эти нынешние слова о Бухарине и с тем, что писала Ларина в заявлении на имя министра государственной безопасности СССР в ноябре 1948 года, которое мы позволим себе процитировать: «Я никогда не была политической сторонницей Бухарина…» А далее ещё один и, пожалуй, самый сильный удар «по светлой памяти»: «За свои преступления Бухарин ответил сам, я не могу нести ответственности за него…»

Оказывается, Бухарин, по её же собственным словам, был преступником. Наверное, жене лучше знать, кем в действительности был её муж. Не отсюда ли стремление теперь поставить под сомнение всё опубликованное меньшевиком Б.И. Николаевским за рубежом, объявить его фальсификатором. (Речь идёт о содержании бесед Николаевского с Бухариным во время командировки последнего в Париж для покупки архива Плеханова.) Впрочем, обвиняется не только Николаевский, но и жена Ф.И. Дана — Л.О. Дан в связи с опубликованием ею воспоминаний «Бухарин о Сталине». Это наводит на мысль, что предпринимаются попытки для обеления Бухарина, отметая то, что хоть каким-то образом мешает этому.

Возникают вполне закономерные вопросы, а почему мы должны верить на все сто процентов Лариной? Разве только потому, что истина в споре, тем более с ушедшими из жизни оппонентами, должна остаться за последним из живых? Но ведь это тоже не бесспорная истина?

Всё изложенное наводит на определённые размышления и вызывает сомнение относительно существования письма Бухарина «Будущему поколению руководителей партии». Если уж память Лариной не сохранила полных строк собственного сочинённого стихотворения своему первому ребёнку, то текст письма она тем более не позволяла сохранить. А ведь ребёнок для матери всегда стоит на первом месте перед мужем с его заботами. По всей видимости, кому-то очень хочется, чтобы Н.И. Бухарин оставил письмо-завещание. И цель этого изобретения просматривается вполне отчётливо: создать в лице Бухарина ещё одного вождя. А какой же это вождь без завещания?!

Народному комиссару внутренних дел СССР Берии Л.П.

от Лариной А.М.

Сиблаг НКВД п/я 247/10-1

Тов. Берия, простите за такое обращение, я его разрешаю потому, что у меня твердая уверенность, что пропасть, лежащая между нами, только формальная, юридическая, а не действительная — идейная.

Желание написать Вам уже давно меня одолевает, но я все себя сдерживала, сдерживала потому, что письмо к Вам — моя последняя надежда на жизнь, надежда, которую я хранила, берегла, боясь ее обронить в случае получения отрицательного ответа на письмо, которое я все-таки решила написать.

Пошел уже седьмой год со дня моего ареста. Столько лет отделяют события, в связи с которыми я арестована, от сегодняшних дней — бурных, кипучих, волнующих для героической борьбы советского народа с ненавистным озверелым врагом. То, что было актуально несколько лет тому назад, теперь уже отмерло, не волнует народ, не может волновать меня.

Я с Вами разговаривала в январе 1939 года, пять лет тому назад, и тогда, когда все еще было так свежо, я Вам сказала, что если бы мне была дана жизнь — свобода, несомненно, я бы забыла все старое, началась бы новая жизнь, и я помню (я до сих пор помню) каждое произнесенное Вами слово. Помню, при разговоре с Вами меня душили слезы не от страха, как это бывает у попавшейся в лапы своего противника. Конечно, не потому, что питала ненависть к Советской власти и к Вам, как ее представителю. Перед врагом я держала бы себя гордо, с приподнятой головой. Меня душили слезы потому, что в Вас я почувствовала своего старшего товарища, потому что Вы со мной разговаривали по-человечески, со мной соглашались, но свобода мне не была дана, хотя была обещана Вами.

Время все-таки сделало свое дело, Бухарин окончательно вытеснен из моего сердца, на это потребовались годы и годы, потому что, не имея нового, трудно забыть старое, особенно такое яркое, в котором было так много хорошего (личного) и так много страшного, трагически тяжелого. Но метаморфоза свершилась. Могу сказать, что я прошла огни, воды и медные трубы. Я шла по скользкому пути. В дни такой глубокой тревоги я не имела никакой моральной поддержки. Арест мог привести только к озлоблению, особенно в столь юном возрасте, в каком была я, когда я могла и не быть человеком твердым, вполне сложившимся, стоящим на прочных рельсах. Тем не менее, я отбросила все личное, не поддавалась никакому чуждому влиянию. Я получила больше, чем «боевое крещение», и с чистой совестью могу сказать, что чувствую себя полноценным советским человеком, имеющим право на жизнь, могу шагать в ногу с советским народом. Я хочу, чтобы мои, хотя бы маленькие крупицы, были заложены в фундамент победы и восстановления моей любимой страны.

Хватит уж, ну сколько же можно расплачиваться за такую короткую — двухлетнюю жизнь с Бухариным.

Отец, умирающий, уже еле слышным хриплым голосом спросил меня: ты умеешь любить Советскую власть только потому, что мы победили? Сможешь ли ты защищать ее, не жалеть жизни для Советской власти, если она будет в опасности? Я обещала отцу, за минуту до его смерти, защищать нашу страну, если это надо будет, я хочу иметь возможность это обещание выполнить. Мне осталось еще почти два года, а здоровье уже пошатнулось так сильно, несмотря на то, что я физически не работаю (работаю в конторе), и вынуждена большую часть времени проводить в постели. Прошу Вас о досрочном освобождении-реабилитации, и если Вы сочтете возможным это сделать, сможете убедиться, что оказанное доверие я оправдаю.