Ниал Фергюсон - Дом Ротшильдов. Пророки денег, 1798–1848

Ценой такой стратегии, — которая принесла испанскому правительству столько же денег, сколько и выпуск облигаций, если не больше, — стало раздражение Австрии. Несмотря на все усилия, Ротшильды не могли надеяться на то, что им удастся скрыть свои намерения от Меттерниха (именно тогда они начали понимать, что Кирхнер постоянно и давно шпионит за ними). Однако последствия оказались несерьезными: даже опасения Джеймса, что Лайонел лишится звания австрийского консула, оказались необоснованными. В ходе сменявших друг друга революций, мятежей и государственных военных переворотов в начале 1840-х гг. политика Ротшильдов оставалась последовательной: сохранять за собой Альмаден (хотя и не на таких выгодных условиях), расширить свое влияние на торговлю с Кубой и Филиппинами, но воздерживаться от размещения займов. С политической точки зрения их позиция оставалась двусмысленной: судя по всему, они продолжали выступать в роли банкиров Марии-Кристины даже после того, как ее сверг Эспартеро, в то же время позволяя Вайсвайлеру поддерживать нормальные отношения сначала с Эспартеро, а затем с его более «умеренным» преемником Нарваэсом. Оказалось, что это — единственный способ примирить резко конфликтующие интересы Лондонского, Парижского и Венского домов. Соглашение, достигнутое в 1843 г. с австрийским правительством на импорт 12 млн гаванских сигар, возможно, расценивалось как предложение мира со стороны Ротшильдов, призванное примирить Меттерниха с тем, что они продолжали вести операции с Испанией и ее колониями.

В середине 1840-х гг. возникло дипломатическое осложнение другого рода, когда великие державы начали обсуждать вопрос о браке королевы Изабеллы. Французы хотели выдать Изабеллу за ее ипохондрического кузена Франсиско де Асис Бурбона (как они надеялись, импотента), а ее сестру — за одного из сыновей Луи-Филиппа, герцога Монпансье; Палмерстон, хотя и тешил себя мыслью о том, что когда-нибудь на испанском престоле окажется внук Луи-Филиппа, высказывался в пользу неизбежного Кобурга; Меттерних же выступал за брак Изабеллы и сына дона Карлоса, графа Монтемолина: подобный союз символически преодолевал бы семейный раскол. Как обычно, в таких планах имелся и экономический подтекст: Франция и Великобритания стремились заключить торговые договоры с Испанией. Кроме того, велись обычные переговоры о займах с международной гарантией, а британские держатели облигаций снова надеялись получить так и не выплаченные по ним проценты. В то время вопрос вызывал немало волнений. Так, в Мадриде ходили неподтвержденные слухи, что Джеймс отказывается ссужать деньги Испании до тех пор, пока Изабелла не решит вопрос с престолонаследием и не родит сына. Однако Ротшильды по-прежнему наблюдали за происходящим с большой неохотой. Очень редко они выступали в некоторых операциях посредниками; происходящее лишь укрепляло их в желании бросить испанские облигации. Когда Гизо и его посол в Мадриде истолковали отказ Джеймса предоставить заем правительству Нарваэса и Мона как несогласие с их брачными планами для Изабеллы, они не понимали, что это было лишь продолжение той политики, которую Ротшильды вели целых десять лет. Снова разные устремления великих держав угрожали посягнуть на интересы домов Ротшильдов. Правда, на сей раз Ротшильдам легче было сохранить нейтралитет, поскольку ни один из возможных супругов королевы не представлял угрозы для их монополии на Альмаден. Контроль над ртутным месторождением оставался единственной целью политики Ротшильдов в Испании. Они не впервые сделали шаг в сторону от «чистых» финансов и коммерции в совершенно другую сферу деятельности — добычу (а позже и переработку) полезных ископаемых.

И все же даже передача Альмадена не прошла безусловно. Наоборот, в 1847 г., когда наступил срок продления контракта, Ротшильдам настолько не понравились условия, которые собиралось предложить им испанское правительство, что они задумались о том, как из этого соглашения выйти. Конечно, в то время мировой рынок ртути претерпел изменения. В 1845 г. Лайонел Давидсон подтвердил, что в Мексике существуют значительные месторождения ртути. Можно было надеяться, что такие же месторождения обнаружатся и в других местах Нового Света (цена, которую Ротшильдам приходилось платить за ртутную монополию, неуклонно повышалась. Вначале они платили 54,5 песеты; в 1850 г. цена выросла до 70 песет, в то время как цена, по которой ртуть можно было продавать за границей, начала падать после открытия новых месторождений). Поскольку в период экономического спада 1847 г. спрос на ртуть также упал, Ротшильды не без оснований ожидали, что правительство Испании пересмотрит условия договора. Для правительства, которое остро нуждалось в финансировании, стоял выбор между увеличением дохода от месторождения и гарантией денежных поступлений от Ротшильдов. Выбрав первый вариант, министр к тому же предал свои условия огласке, тем самым исключив дальнейший торг. В результате переговоры зашли в тупик; из-за невыгодных условий по договору на ртуть испанцам решительно отказали в займе 600 тысяч ф. ст. Как выразился Джеймс, «если бы можно было заработать 20 %, я высказался бы за операцию, но, судя по тому, как обстоят дела сейчас, мы получим лишь какую-то мелочь… Не вижу больших доходов от операции и… не понимаю, почему мы должны вкладывать деньги в такое предприятие в нынешние времена». К тому времени, как будет показано далее, Джеймс уже нашел более выгодные финансовые возможности.

Интересы Ротшильдов в Испании не только способствовали установлению новых связей с Кубой, Филиппинами и Мексикой. Скорее случайно, чем намеренно, они также привели их к учреждению постоянного агентства в стране, которой суждено было стать главной силой по ту сторону Атлантики: в Соединенных Штатах. Однако, несмотря на феноменальный экономический потенциал и бешеный темп развития после 1820 г., Америка — лучше сказать об этом с самого начала — стала для Ротшильдов крепким орешком, с которым они так и не справились.

Причины неудачи ранее не объяснялись. Конечно, Америка находилась далеко, а методы ведения дел там отличались от Европы — «довольно резко и странно», как считали представители Лондонского дома, чей отклик Диккенс увековечил в «Мартине Чезлвите». Но то же самое, пожалуй, можно было сказать и о Бразилии, с которой у Ротшильдов наладились прочные отношения. Считалось, что, задолго до того, как на сцену вышли Ротшильды, американский рынок прочно «застолбили за собой» Бэринги, а позже в Америке появились собственные, доморощенные банкиры, такие как, например, Дж. П. Морган, который в конечном счете затмил Ротшильдов не только в США, но и во всем мире. Однако такое объяснение также будет неполным: в XIX в. Ротшильды во многих случаях доказали, что у них хватит финансовой мощи для того, чтобы вытеснить даже самых мощных конкурентов из тех сфер, куда они хотели проникнуть. Вот почему их неудача с Америкой нуждается в более подробном объяснении.