Ниал Фергюсон - Дом Ротшильдов. Пророки денег, 1798–1848

Понять, почему Натан так поступил, непросто. Возможно, его (вместе с Ансельмом) успокоило заявление Четверного союза о том, что опасность гражданской войны ослабеет, хотя ничто не указывает на какие-либо официальные шаги в том направлении со стороны Палмерстона; наоборот, представитель Палмерстона в Мадриде, Чарльз Вильерс, возмущенно обвинял Натана в том, что он «погубил» испанское правительство «невыгодными условиями». Скорее всего, Натан хотел опередить таких конкурентов, как Томас Уилсон или Агвадо, и утвердиться самому (или утвердить Джеймса) на роль «придворного банкира» Марии-Кристины, предвидя крупный новый заем и реструктуризацию после того, как, наконец, соберутся кортесы. Очевидно, он собирался конвертировать старые облигации-«кортесы»; возможно, он также надеялся на краткосрочную спекулятивную прибыль, решив, что объявление о займе, предоставленном Ротшильдами, вызовет резкий рост котировок. Один (судя по всему, враждебно настроенный) австрийский дипломат вспоминает, как Натан говорил: «Я должен предоставить его [заем], потому что, если этого не сделаю я, это сделает кто-нибудь другой». Каким бы ни был его мотив, заем оказался безрассудным шагом, не характерным для Натана. Как и предвидели Джеймс, Лайонел и Ансельм, другие французские банки тут же подали на Джеймса в суд на том основании, что Натан действовал без соответствующего подхода к договору консорциума. Только предложив Агвадо новый договор, по которому будущий заем предлагалось разделить, Джеймс сумел избежать дорогостоящего поражения в суде. Кроме того, обещание испанского правительства представить вопрос об облигациях, платеж по которым был отсрочен, на заседании нового парламента не удовлетворило Комитет Лондонской фондовой биржи. И в Париже замысел Натана не убедил рынки: в конце июня испанские облигации резко упали в цене. Что еще хуже, как только были выплачены 15 млн франков, в Мадриде назначили нового министра финансов, который через месяц отказался исполнять договорные обязательства, утверждая, будто Ротшильды обещали ссудить сумму вдвое больше; и о таком исходе Натана тоже предупреждали заранее.

13.2. Неизвестный автор. № 2. Политика Сити — еврей-пирожник. Рисовые пироги разошлись прекрасно (1834 или 1835)

Наверняка неизвестно, почему министр Торено, о котором идет речь, стал, по выражению Джеймса, «врагом». Отчасти он реагировал на давление изнутри — его призывали иметь дело с испанскими банкирами вроде Ардуина, с которым он договорился об альтернативном займе в размере 4 млн ф. ст.; что еще важнее, Торено настаивал на резком «сокращении» существующего испанского государственного долга — на реструктуризации, которая понизила бы номинал испанских облигаций на 75 %. Последний шаг Ротшильды приравняли к «заявлению о неплатежеспособности». Еще больше усугубило ситуацию то, что назначение Торено совпало с возвращением в Испанию дона Карлоса и эпидемией холеры в Мадриде. После того как Аппоньи, посол Австрии в Париже, обнародовал страшные прогнозы того, чем может кончиться вмешательство Франции, выступавшей против Карлоса, цена испанских облигаций рухнула, вызвав ряд самоубийств и угроз убийства на Парижской бирже. Хотя Ротшильды принимали участие в продаже, они не могли рисковать полномасштабной финансовой «войной» с Торено. Они понимали, что для них самое главное — вернуть как можно больше из 15 млн франков Натана, пусть даже в виде «этих вонючих [облигаций], с которыми он обанкротится». Как выразился

Джеймс, последовала «полная неразбериха». Происходящее очень четко высветило границы финансовой власти Ротшильдов, которым противостояло правительство, не боявшееся международного рынка облигаций. «Я хочу, чтобы вы объявили одно: что мы получим назад свои деньги, а больше я от вас ничего не прошу», — умолял Джеймс представителя Испании. «Мой срок окончился, — отвечал последний. — Меня отзывают». Тщетно Джеймс обращался к послу, к французскому правительству и к самому Торено. «Мой милый Натан, — заявил Торено, намекая на главную слабость Ротшильдов, — у нас нет армии, чтобы заставлять правительство делать то, чего оно делать не хочет».

Помимо всего прочего, Ротшильдам всегда недоставало непосредственных сведений об испанских делах: никто из них не посещал Мадрид, и до июля у них там не было преданного служащего, работавшего на полную ставку. Это объясняет, почему в августе

1834 г. решено было послать туда Лайонела (в сопровождении юриста Адольфа Кремьё), чтобы заключить с Торено своего рода личное соглашение. Искусство молодого человека в ведении переговоров произвело сильное впечатление на посла Великобритании; однако, судя по переписке Ротшильдов, Торено удалось убедить Лайонела в том, что предоставление Испании полномасштабного займа — единственный способ избежать полного банкротства и прихода к власти республиканского правительства. Согласился один Ансельм. Джеймсу и Натану к тому времени хотелось одного: вернуть деньги, одолженные предшественнику Торено. В январе 1835 г. они нехотя согласились взять на 15 млн франков долю в новом займе, который должен был разместить Ардуин. Позже Соломон оценивал понесенные ими убытки в размере 1,6 млн франков.

Однако на переговорах Лайонел добился от Торено уступки, которая позже оказалась более важной. Во время его пребывания в Мадриде заканчивался очередной контракт на Альмаденское месторождение. Как нам известно, месторождение очень интересовало Ротшильдов. В 1834 г. они задумались над тем, как укрепить свой контроль над испанским рынком ртути. Более того, Лайонел предлагал сделать ртутные копи залогом за заем в 15 млн франков. Чтобы заключить договор аренды, он предложил более высокую цену, чем четыре компании-конкурента. Он подкупил Торено и королеву и предложил по новому договору выплатить на 5 % больше, чем предлагал ближайший конкурент. На следующий год переговоры возобновились: Ротшильды стремились выторговать для себя еще более выгодные условия. Это стало началом долгого и взаимовыгодного сотрудничества. По собственным оценкам Ротшильдов, в 1835 г. Альмаденское месторождение давало 16–18 тысяч центнеров ртути в год. По договору 1835 г. они платили правительству гораздо больше (54,5 песеты, или 2,18 ф. ст. за центнер), чем по предыдущему договору (37 песет). Однако в 1835 г. они получили право перепродавать ртуть. В Лондоне они продавали ее за 76–80 песет, а расположенным в Мексике заводам по аффинажу серебра — за целых 150 песет за центнер. В пересчете на фунты стерлингов их прибыль составляла по меньшей мере 13 тысяч ф. ст. в год и была бы еще больше, если бы удалось увеличить выпуск продукции без понижения цен. Когда в 1838 г. выпуск продукции увеличился, ежегодный доход Ротшильдов от ртутных копей вырос до 32 тысяч ф. ст., хотя такой уровень производства оказался неустойчивым. Это более чем на 13 % увеличило общий чистый доход от ртутных копей и не менее чем на 38 % увеличило прибыль Лондонского дома (хотя половина уходила Парижскому дому). К 1840-м гг. Джеймс рассчитывал получать от Альмадена 20 %.