Ниал Фергюсон - Дом Ротшильдов. Пророки денег, 1798–1848

Переломный момент в гражданской войне в Испании совпал со «всеобщим сбором» семьи во Франкфурте и смертью Натана. В конечном счете, несмотря на требования французского правительства прийти на помощь Марии-Кристине, Ротшильды продолжали избавляться от испанских облигаций; более того, перед смертью Натан велел сыновьям ликвидировать все авуары. После его смерти чистка продолжалась, и к 1837 г. Ротшильды более или менее ушли с рынка испанских облигаций. Премьер-министром Испании тогда стал «вонючий Мендисабаль», которому Джеймс «никогда не доверял»; испанские облигации, которые упали до 19, назывались просто «грязью» или «дерьмом». Судя по тому, что Соломону вскоре после смерти Натана удалось добыть для Лайонела звание австрийского консула в Лондоне, важную роль во всем сыграло влияние Меттерниха.

Однако, хотя Меттерних победил, судя по личным письмам Ротшильдов, если бы Франция и Великобритания пошли на военную — а не финансовую — интервенцию, Ротшильды, возможно, и возобновили бы крупные кредиты Испании. Бросив Мендисабаля, Натан не просто уступил давлению Вены. Он действовал из своекорыстия, полагая, что любой заем, предоставленный Испании, в отсутствие военной интервенции, скорее всего, окончится неудачей: ни одному испанскому правительству было не по карману выплачивать проценты по внешнему долгу и содержать достаточно большую армию, чтобы победить сторонников Карлоса. Несмотря на все, в чем Соломон уверял Меттерниха, к марту 1836 г. Джеймс втайне желал вмешательства Франции. Как он написал Натану после безрезультатной встречи с Луи-Филиппом и Тьером: «Если бы нам так повезло, что мы здесь решили вмешаться [в Испанию], разница для нас составила бы много сот тысяч фунтов стерлингов, и мы могли бы неплохо заработать, потому что тогда мы могли бы спокойно заниматься векселями, ртутью и всем остальным, но, к сожалению, у меня нет влияния… на короля влияют другие… Надеюсь… что они в самом деле решат вмешаться; тогда можешь себе представить, сколько у нас будет дел. Я так горячо высказываюсь [в пользу интервенции], что язык вываливается у меня изо рта».

В июле, когда вновь обсуждалась возможность французской интервенции, они с Лайонелом ненадолго воспрянули духом, но позже их разочаровала нерешительность принятых мер [122] Лайонел — Энтони и Нату, 22 июля: «Здесь все смеются над их нерешительностью и непониманием, за кого они хотят выступить. Почему они не вмешаются как следует и не пошлют 50 тысяч человек; они окончили бы войну в три месяца, или почему они не предлагают послать каких-нибудь французских генералов? <���…> Отвратительно наблюдать, как две такие державы, как Англия и Франция, боятся деспотического правительства». Лайонел имел в виду Меттерниха. Джеймс из Парижа — племянникам в Лондон, 11 сентября; он же — тем же, 25 декабря. Палмерстон выдвигал те же доводы, высказываясь против гарантированного займа вроде предложенного Вильерсом: «Люди скажут: если сторонникам королевы больше всего нужны деньги, заем поможет им встать на ноги, но Ротшильды не станут поддерживать военное искусство, боевой дух, ясность цели и здравый смысл, а без всего этого займы обогатят лишь еще нескольких генералов». . То же самое повторилось весной 1837 г., когда Тьеру не удалось переубедить короля в вопросе об интервенции. Не следует полагать, что, отказавшись предоставить полномасштабный заем Мендисабалю, Ротшильды совсем ушли с испанского рынка. Вскоре возобновилась практика предоставления займов под обеспечение ртути с Альмаденского месторождения (несмотря на то, что Соломон уверял Меттерниха в обратном), и испанское правительство иногда получало по 100 тысяч ф. ст. Кроме того, Джеймса все больше привлекали доходы, которые получала Испания от Гаваны. В январе 1837 г. Мендисабаль предложил ему своего рода сделку, которая подразумевала выкуп отсроченных «кортесов» в обмен на векселя, выписанные на Гавану. Любопытно, что Ротшильды — в том числе и Соломон — очень хотели заключить такую сделку при условии, что она останется в тайне. Кроме того, они продолжали платить жалованье испанским дипломатам, которые в то время находились в Париже, — такая практика началась с 1834 г. Граница проходила в вопросе выпуска облигаций. Даже когда выдвинули предложение о займе, обеспеченном кубинскими доходами, Ротшильды не пожелали им заниматься (хотя такая нерешительность, возможно, подкреплялась влиянием американского кризиса 1837 г. на Кубе и одновременными победами дона Карлоса в Испании).

Конечно, трудно было сохранять контроль над ртутью, не делая никаких уступок испанскому правительству. Ротшильды вступили в игру вскоре после падения Мендисабаля, в августе 1837 г., когда кортесы предлагали аннулировать договор аренды на Альмаден под тем предлогом, что два года назад договор был ошибочно изменен. Защитники договора 1835 г. в Мадриде предупреждали: если отобрать у Ротшильдов Альмаденские копи, они могут перейти на сторону дона Карлоса, «ибо они — денежная династия Европы и новое средство воздействия на власть, способное определить успех претендента, склонив чашу весов в его пользу». Ротшильдам удалось сохранить контроль над Альмаденом лишь после того, как они согласились предоставить больше ссуд (и на более крупные суммы) под обеспечение ртутью и гаванскими векселями; им приходилось все чаще предоставлять карт-бланш своему агенту Вайсвайлеру в вопросе таких ссуд, чтобы избежать сходных сложных задач. Они даже закрывали глаза на то, что Вайсвайлер основал компанию совместно с комендантом королевского двора Мануэлем Гавириа. Больше всего их положению в Испании угрожал банкир Агвадо, который снова размахивал морковкой крупного займа перед носом нового правительства Эспартеро, собираясь, как подозревали Ротшильды, покуситься на их монополию в Альмадене. Новый министр финансов Алехандро Мон, как мог, старался убедить Джеймса, что без займа в 5 млн ф. ст. Ротшильды потеряют ртутные копи. Но Соломон, в затылок которому дышал Меттерних, по-прежнему был против любого участия в таком займе, если его не провести с таким «прикрытием», как Банк Сан-Фернандо; а Джеймс по-прежнему питал сомнения в связи с чисто экономическими рисками (не в последнюю очередь потому, что в апреле 1838 г. карлистам удалось ненадолго занять Альмаден). Контроль над месторождением снова удалось сохранить с помощью крупных займов — от 200 до 400 тысяч ф. ст. В 1839 г., когда карлистская угроза более или менее отпала, разговоры о займе возобновились, но Ротшильды по-прежнему не хотели в нем участвовать, выказывая гораздо больше интереса к табачной монополии. Как проницательно предвидел Джеймс, поражение дона Карлоса просто развязало руки представителям умеренной оппозиции, которые набросились на Эспартеро. Одна форма политической нестабильности сменилась другой.