Сергей Власов - Константин Великий

Константин был очарован бойкой, не по годам честолюбивой девушкой. На второй день их знакомства, стоя у огромной мраморной карты мира в галерее Европы, Фауста указала на границы Римской империи и сказала Константину:

— Когда-нибудь это все будет нашим с тобой. Нет, не только это, а больше — то, что ты еще завоюешь.

Сначала его веселило девичье стремление Фаусты к верховной власти. Но вскоре Константин понял, что она всерьез мечтает сидеть на троне. В ней горел пожар честолюбия. Жизнь ее никак не устраивала, если у ее ног не будет лежать целый мир. Но ведь в те времена женщина не могла править Империей, значит, ей ничего иного не оставалось, как стать женой правителя. Или — выбрать в мужья того, кто им может стать, и помочь ему в этом преуспеть. Так Фауста и сделала.

Она сразу же заявила Константину, что выйдет замуж только за цезаря, никак не меньше. И уж коли Константин полюбил ее, ничего другого ему не оставалось, как поскорее стать одним из соправителей Империи, чтобы добиться у Фаусты взаимности.

Двадцать лет на верховном троне Империи подорвали здоровье Диоклетиана, и он всерьез был намерен передать пурпурный плащ августа кому-нибудь помоложе. Но кому? Он не раз откровенно разговаривал об этом с Константином. И не раз просил у того прощения, что держит его у себя в стражниках.

— Я знаю, что ты достоин большего. Твое место давно на троне цезаря, — говорил Константину Диоклетиан, — но я никому не доверяю больше, чем тебе. А я не хочу быть убитым в своей кровати, как Нумериан.

Вместе с Диоклетианом должен был отречься от власти и второй соправитель Империи, отец Фаусты август Максимиан. Но в армии ходили упорные слухи, что Максимиан　соглашается на отречение только для вида, а когда Диоклетиан снимет с себя царскую порфиру, он останется единственным правителем всей Империи.

Лактанций отзывается о Максимиане весьма нелестно:

«В нем было много пыла, правда, на свершение не доброго, но дурного. Поскольку ему были подчинены богатейшие провинции Африка и Испания, то он не ограничивал себя в числе охранявших его войск, как это позволяли средства. Когда же появлялась нужда в деньгах, на то были богатейшие сенаторы, которые на основании доносов объявлялись покушавшимися на власть, так что цвет сената подвергался постоянным конфискациям. Кровожадная казна пополнялась способами отвратительными… В этом пагубном человеке была, кроме всего прочего, страсть не только к совращению мужчин… так еще — к осквернению дочерей лучших граждан. И какой бы он ни совершал поход, насильно отнятые от родительского взора девушки постоянно были в его распоряжении. По той причине он полагал себя блаженным, оттого считал, что благополучие его власти будет неизменным, если ничто не будет мешать его распутству и дурной страсти».

Напомню, речь идет об отце возлюбленной Константина.

Перед возвращением в Никомидию Константин пришел к Максимиану и попросил руки его дочери. Несмотря на ранний час, тот был навеселе и говорил откровенно и грубо:

— До чего же докатился великий Рим, если приблудный сын хозяйки корчмы имеет нахальство лезть в зятья к императору!

Максимиан налил себе из кувшина в серебряный бокал, и рукав его белой туники заалел винным пятном.

Константин молчал. Хотя мог бы напомнить, что он сын цезаря и внук императора, да к тому же прославленного своими победами. И еще он мог бы напомнить престарелому правителю, что сам-то Максимиан когда-то был простым солдатом, а на троне оказался только благодаря воинской дружбе с Диоклетианом.

— Цезарь Галерий рассказал мне, как хитро ты приписал себе победу нал персами, — продолжал Максимиан. — Далеко же ты пойдешь с такой ловкостью. Тебе и моя дочь наверняка нужна, чтобы использовать ее для своей карьеры.

Константин молчал. Он уже сильно жалел о своем визите.

— Всем известно, в семью Диоклетиана ты влез благодаря тому, что покрываешь увлечение его жены и дочери христианской ересью, — все больше распалялся Максимиан. — Но в мою семью тебе пролезть не удастся! Не видать тебе Фаусты, как собственных ушей.

На прощанье Максимиан запретил Константину даже встречаться с дочерью.

Но они все-таки встретились перед его отъездом. И Фауста поведала Константину, что ее отец как-то проговорился: он не собирается отрекаться вместе с Диоклетианом. А после отречения главного августа намерен занять его место. Константин оказался в очень сложной ситуации. С одной стороны, он должен был поставить об этом в известность Диоклетиана. Но с другой — если он сделает это, то окажется виновником раздора двух верховных правителей. Как быть?

Фауста не оставила места для его сомнений.

— Ты хочешь, чтобы я тебя посадила на трон? — впрямую спросила она Константина. — Если да, то не мешай мне. Твой отец, женившись на моей сестре Феодоре, уже связал родственными узами вашу семью с нашей. Когда ты станешь цезарем, мы поженимся. И тогда против нашего общего семейного союза не устоит никто. Думаю, в узком семейном кругу мы сумеем тихо поделить всю страну. Так что лучше ты пока не раскрывай нашу семейную тайну.

Константин опешил. Ему не очень-то нравилась та роль воробья в танце журавлей, которую ему отводила его юная возлюбленная. Он поспешил попасть на прием к Диоклетиану, но у того случился приступ застарелой болезни, и он долго никого не принимал. А когда император поправился, в стране начались события, на фоне которых переживания Константина уже не казались столь важными.

Шел 303 год. Римская империя стояла на пороге трагических событий. Тысячи и тысячи невинных людей будут замучены самым жестоким образом. Прольются реки крови. И отнюдь не внешние враги станут тому причиной. Приказ начать массовые пытки и убийства поступит от отца нации Диоклетиана.

Историки расходятся во мнении относительно того, кто был инициатором последнего по времени (но не по жестокости!) гонения на христиан в Римской империи. Кое-кто уверяет, что Диоклетиана на это подбил жестокий цезарь Галерий, воспитанный ярой язычницей. У такой точки зрения есть веские основания.

Мать Галерия, Ромула, почитательница бога лесов и дикой природы Сильвана, чуть ли не ежедневно устраивала сакральные пиршества с неизменными жертвоприношениями. Тех, кто отказывался в них участвовать, она проклинала. Не менее суеверного сына с самой юности она воспитывала в ненависти к христианам и призывала уничтожать этих людей, как лютых врагов.

Верховная власть за полтора десятилетия сильно испортила Галерия. Вот как описывает Лактанций младшего соправителя Востока:

«Он начал всем досаждать, желая, чтобы его именовали рожденным от Марса, как второго Ромула, основателя Рима… Он держал медведей, по дикости и величине не уступавших ему самому. Когда он хотел позабавиться, приказывал кликнуть кого-нибудь из этих зверей. Люди отправлялись не просто им на растерзание, но в качестве простой пищи: когда их тела разрывались медвежьими зубами, Галерий с превеликим удовольствием хохотал. И никогда не совершал он трапезу без лицезрения человеческой крови.