Аркадий Гордин - Пушкин в Михайловском

Он продолжал поиски лучшего даже тогда, когда всё было переписано набело и сдано в печать. Отправив в Петербург для издания первую главу «Онегина», он шлёт вдогонку просьбу к брату: «Перемени стих Звонок раздался, поставь: Швейцара мимо он стрелой. В Разговоре после искал вниманье красоты нужно непременно:

А несколько позже снова: «NB г. Издатель Онегина

Понимаете?»

Когда наступала пауза и Пушкин задумывался, он рисовал. Рисовал на полях написанного или на чистом листе. Это мог быть автопортрет или портрет знакомого лица, автоиллюстрация или женские головки и ножки.

В большинстве случаев это была фиксация занимавшей его в данный момент мысли — непосредственно связанной с тем, что он только что писал, или очень далёких воспоминаний, новых замыслов, размышлений. Он рисовал тем же пером, что и писал. Также размашисто и уверенно. Его почерк рисовальщика похож на почерк поэта. Его рисунки так же остры и неповторимо оригинальны. Превосходная зрительная память позволяла ему изображать друзей и даже случайных знакомых, которых не видел много лет, с документальной точностью. Варьируя, как обычно, свою внешность, он вносит новый элемент — баки, которые впервые отпустил в Михайловском. С его иллюстрациями к «Онегину» не идут в сравнение иллюстрации, выполненные современными художниками-профессионалами. В Михайловском Пушкин рисовал особенно много. Его рабочие тетради этих лет хранят больше рисунков, чем все прочие рукописи до и после ссылки.

За работой Пушкин обычно проводил значительную часть дня.

День ссыльного поэта. Каким он был?

«В 4-ой песне Онегина я изобразил свою жизнь»,— говорил Пушкин. И потом не раз повторял: «Совершенный Онегин», «слыву Онегиным»… Разумеется, он был далёк от того, чтобы отождествлять себя с разочарованным, опустошённым, живущим «без цели и трудов» героем своего романа и подчёркивал это — «всегда готов заметить разность между Онегиным и мной». Но в их «вседневных занятиях» можно заметить немало общего. Об этом говорил в своих воспоминаниях и брат поэта: «Образ его жизни довольно походил на деревенскую жизнь Онегина» [131] Пушкин Л. С. Биографическое известие об А. С. Пушкине до 1826 года.— В кн.: А. С. Пушкин в воспоминаниях современников, т. 1, с. 65. .

Пушкин, по свидетельству современников — родных, тригорских друзей, местных крестьян, летом начинал свой день с короткого купания в Сороти; потом до обеда, как правило, работал; обедал поздно, по деревенским понятиям, и «довольно прихотливо» (в письмах брату содержатся настоятельные просьбы прислать «вино, вино, ром (12 бутылок), горчицы… сыру лимбурского», «горчицы, рому, что-нибудь в уксусе», да и няня рада была побаловать своего любимца, что потом не забыл упомянуть в посвящённых ей стихах Языков); после обеда — прогулки, иногда верхом, чаще пешком. Местом прогулок обычно служили аллеи парка, берега Сороти, дорога вдоль опушки Михайловских рощ по берегу Маленца, ведущая в Тригорское. Во многих рассказах о прогулках поэта упоминается железная палка, привезённая им из Одессы которую всегда брал с собой. Вот один из таких рассказов. «Бывало, идёт… возьмёт свою палку и кинет вперёд, дойдёт до неё, подымет и опять бросает вперёд, и продолжает другой раз кидать её до тех пор, пока приходил домой в село» [132] Вересаев В. В. Пушкин в жизни, вып. 2. М., 1926, с. 30. . Об одной «чуднóй» встрече с Пушкиным рассказывал тригорский старик крестьянин: «…раз это иду я по дороге в Зуево, а он мне навстречу; остановился вдруг ни с того ни с сего, словно столбняк на него нашёл, ажно я испужался, да в рожь и спрятался, и смотрю; а он вдруг почал так громко разговаривать промеж себя на разные голоса, да руками всё так разводит,— словно как тронувшийся» [133] Там же, с. 31. . Как тут не вспомнить строки из откровенно автобиографической XXV строфы четвёртой главы «Евгения Онегина»:

Во время прогулок Пушкин, случалось, заходил в соседние деревни, беседовал с крестьянами, присматривался к их жизни, прислушивался к разговорам. Правда, Евпраксия Николаевна Вульф позже утверждала, что поэт «не сталкивался с народом» и мужики вовсе его не знали — при встрече тригорским барышням кланялись, а его не замечали, что ему было неприятно. Но сохранившиеся воспоминания крестьян говорят о другом. «Он любил гулять около крестьянских селений и слушал крестьянские рассказы, шутки и песни». «В крестьянские избы никогда не заходил, а любил иногда разговаривать с крестьянами на улице». «Жил он один, с господами не вязался, на охоту с ними не ходил, с соседями не бражничал, крестьян любил. И со всеми, бывало, ласково, по-хорошему обходился. Ребятишки в летнюю пору насбирают ягод, понесут ему продавать, а он деньги заплатит и ягоды им же отдаст: „кушайте, мол, ребятки, сами; деньги, всё равно, уплачены“» [134] Там же, с. 30—31. .

Последнее свидетельство крестьянина Ивана Павлова вызывает в памяти строки «Онегина», посвящённые крестьянским детям: «Мальчишек радостный народ…», «Вот бегает дворовый мальчик…», «Ребят дворовая семья…». Пожалуй, никто в русской литературе, ни до, ни после Пушкина, вплоть до Некрасова, так любовно и уважительно не изображал крестьянских детей. Да и где бы он мог записать множество народных песен, пословиц, поговорок, если бы не общался с крестьянами? «Вслушиваться в простонародное наречие», «разговорный язык простого народа» было для поэта органической потребностью.

Говоря об источниках знакомства Пушкина с языком и поэзией народа, нельзя не вспомнить его дружбу с вороническим попом отцом Илларионом Раевским, прозванным за весёлый и проказливый нрав отцом Шкодой. Отец Шкода служил в старой Воскресенской церкви на погосте Воронич, построенной в конце XVIII века. С этим колоритным, сметливым попом, балагуром и острословом, в быту мало чем отличавшимся от простого мужика, Пушкин поддерживал самые добрые отношения, называл «мой поп», охотно принимал у себя, заезжал и к нему в Воронич. Дочь отца Шкоды Акулина Илларионовна вспоминала впоследствии: «…Александр Сергеевич очень любили моего тятеньку. И к себе в Михайловское тятеньку приглашали, и сами у нас бывали совсем запросто… Подъедет — верхом к дому и в окошко плетью цок: „Поп у себя?“ — спрашивает… А если тятеньки не случится дома, завсегда прибавит: „Скажи, красавица, чтоб беспременно ко мне наведывался… мне кой о чём потолковать с ним надо!“ И очень они любили с моим тятенькой толковать… потому, хотя мой тятенька был совсем простой человек, но ум имел сметливый и крестьянскую жизнь и всякия крестьянские пословицы и поговоры весьма примечательно знал… Только вот насчёт „божественного“ они с тятенькой не всегда сходились и много споров у них через это выходило. Другой раз тятенька вернётся из Михайловского туча тучей, шапку швырнёт: „Разругался я,— говорит,— сегодня с михайловским барином, вот до чего — ушёл, прости господи, даже не попрощавшись… Книгу он мне какую-то богопротивную всё совал — так и не взял, осердился!“ А глядишь, двух суток не прошло — Пушкин сам катит на Воронич, в окошко плёткой стучит: „Дома поп? спрашивает: — Скажи, говорит, я мириться приехал!“ Простодушный был барин, отходчивый… Я так про себя полагаю,— прибавляла Акулина Илларионовна,— что Пушкин, через евонные разговоры, кой чего хорошего в свои сочинения прибавлял» [135] Щеглов И. Новое о Пушкине. Спб., 1902, с. 58—59. . Этот достоверный рассказ содержит важные живые штрихи к портрету ссыльного поэта, помогает понять его характер, неизменное пристальное внимание к окружающей жизни, в первую очередь — жизни, самобытной речи, духовному богатству народа, питавшему его собственное творчество.