Аркадий Гордин - Пушкин в Михайловском

Получив в конце января 1826 года от Плетнёва пять экземпляров Собрания своих стихотворений, Пушкин в ответном письме, после строк сердечной благодарности, писал исключительно о том, что неотступно волновало его в эти дни, чем полны были мысли,— о судьбе арестованных друзей и собственной участи. «Что делается у вас в Петербурге? — спрашивал он Плетнёва,— я ничего не знаю, все перестали ко мне писать. Верно вы полагаете меня в Нерчинске. Напрасно, я туда не намерен — но неизвестность о людях, с которыми находился в короткой связи, меня мучит. Надеюсь для них на милость царскую. К стати: не может ли Жуковский узнать, могу ли я надеяться на высочайшее снисхождение, я 6 лет нахожусь в опале, а что ни говори — мне всего 26».

Плетнёв и сам советовал Пушкину «не забывать Карамзина и Жуковского», то есть пытаться при их помощи добиться изменения своей участи. Но для этого прежде всего необходимо было свободно и откровенно изъясниться с Жуковским, высказать ему свои намерения, чтобы он мог действовать соответственно с ними. Сделать это по почте не представлялось возможным, приходилось ждать оказии, «верного случая». И при первом же «случае» Пушкин обратился к Жуковскому: «Я не писал к тебе во-первых потому, что мне было не до себя, во-вторых, за неимением верного случая. Вот в чём дело: мудрено мне требовать твоего заступления пред государем; не хочу охмелить тебя в этом пиру. Вероятно правительство удостоверилось, что я заговору не принадлежу и с возмутителями 14 декабря связей политических не имел — но оно в журналах объявило опалу и тем, которые, имея какие-нибудь сведения о заговоре, не объявили о том полиции. Но кто же, кроме полиции и правительства, не знал о нём? О заговоре кричали по всем переулкам, и это одна из причин моей безвинности. Всё-таки я от жандарма ещё не ушёл, легко может, уличат меня в политических разговорах с каким-нибудь из обвиняемых. А между ими друзей моих довольно… Теперь положим, что правительство и захочет прекратить мою опалу, с ним я готов условиться (буде условия необходимы), но вам решительно говорю не отвечать и не ручаться за меня. Моё будущее поведение зависит от обстоятельств, от обхождения со мною правительства etc… Прежде чем сожжёшь это письмо, покажи его Карамзину и посоветуйся с ним».

Жуковский письмо не сжёг. Письма Пушкина были для него драгоценны. Они принадлежали истории, и Жуковский берёг их как исторические документы.

Из письма Пушкина следовало, что, хотя он не был замешан в заговоре, о нём знал. И ещё — что он никогда не согласится купить свою свободу любой ценой.

Ходатайствовать за михайловского изгнанника было весьма не просто, однако друзья обещали сделать всё возможное.

А между тем в эти тревожные дни имя Пушкина не сходило с уст читающей публики в обеих столицах и далеко за их пределами. Собрание его стихотворений, несмотря на немалую цену, было раскуплено мгновенно. Тираж 1200 экземпляров удовлетворил далеко не всех желающих. Через две недели после выхода сборника А. Я. Булгаков писал из Москвы в Петербург своему брату К. Я. Булгакову: «Здесь раскупили все экземпляры стихотворений Александра Пушкина. Пришли мне экземпляр; хочется посмотреть, что это за хвалёные стихи» [244] Цит. по кн.: Цявловский М. А. Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина, т. 1, с. 672. .

В тех же газетах и журналах, где публиковались сведения об «ужасном заговоре» и его участниках, печатались объявления о продаже Собрания Стихотворений Пушкина и лестные отзывы о них. Так, 5 января 1826 года газета «Русский инвалид» извещала: «Стихотворения Александра Пушкина. 1826. Собрание прелестных безделок, одна другой милее, одна другой очаровательнее. Продаются в магазине И. В. Слёнина у Казанского моста; цена 10 руб., с пересылкою 11 р.»

Уже 27 февраля Плетнёв писал в Михайловское: «Стихотворений Александра Пушкина у меня уже нет ни единого экз., с чем его и поздравляю. Важнее того, что между книгопродавцами началась война, когда они узнали, что нельзя больше от меня ничего получить». Это было лучшим доказательством его популярности и сочувствия к нему. Выдающийся поэт, к тому же пострадавший за свои убеждения… Появление Собрания его стихотворений стало чрезвычайным событием.

В первые, самые трудные месяцы после приезда в Михайловское, желая ободрить и вдохновить поэта, Жуковский предлагал ему «первое место на русском Парнасе». Теперь это место бесспорно принадлежало ему, Пушкину. Он завоевал его, добился всеобщего признания, добился того, к чему давно стремился,— материальной независимости, возможности жить литературным трудом.

Ссылая его в глухое Михайловское, Александр I и другие недоброжелатели твёрдо надеялись на иной исход. И были разочарованы. Одесская эпиграмма на Воронцова — «Певец Давид был ростом мал, но победил он Голиафа»— оказалась пророческой. Давид победил Голиафа. Победил одиночество, «бешенство скуки», мучительное положение «ссылочного невольника», полицейские путы, связывающие его по рукам и ногам. Он мог бы гордиться и испытывать удовлетворение. Но в зимние дни начала 1826 года им постоянно и неотступно владела тревога. Тревога за себя, но ещё более за друзей. («Мне было не до себя»,— как писал он Жуковскому.)

В «Подробном описании происшествия, случившегося в Санкт-Петербурге 14-го декабря 1825 года», публиковавшемся в конце декабря, среди главных виновников названы были Пущин и Кюхельбекер. Пущин был арестован, а про Кюхельбекера было сказано, что он «вероятно погиб во время дела».

Несколько дней спустя под пером Пушкина на полях рукописи пятой главы «Евгения Онегина» появляются их профили. И ещё — Рылеева. А между ними и его собственный. Один из профилей Кюхельбекера — с опущенной головой и закрытыми глазами.

Но, как скоро выяснилось, Кюхельбекер не погиб. После разгрома восстания, в котором он участвовал с оружием в руках, чуть не прямо с Сенатской площади, переодевшись в нагольный тулуп, Кюхельбекер вместе со своим слугой Семёном Балашовым бежал из Петербурга. Его искали. Повсюду, в том числе по Псковской губернии, были разосланы приметы «государственного преступника» Вильгельма Кюхельбекера: «Росту высокого, сухощав, глаза на выкате, волосы коричневые, рот при разговоре кривится, бакенбарды не растут, борода мало зарастает, сутуловат».

Следя за газетами, прислушиваясь к разговорам в Тригорском, Пушкин старался быть в курсе событий, но много ли он мог узнать в своей глуши?

Не выдержав неизвестности, он отправился в Псков, рассчитывая здесь узнать что-то более определённое. Выехал поутру 9 февраля вместе с П. А. Осиповой, её старшей дочерью и племянницей Netty Вульф, направлявшимися в тверское имение Малинники.