Аркадий Гордин - Пушкин в Михайловском

Пушкин и сам знал, что при желании новый царь, решая его судьбу, найдёт, к чему придраться. И всё же, вопреки советам друзей, не дожидаясь возвращения из-за границы Жуковского (который, кстати сказать, вернулся только в 1827 году), решил действовать на свой страх и риск, предпочитая какое бы то ни было решение мучительной неопределённости, придерживаясь, по его словам «стоической пословицы: не радуйся нашед, не плачь потеряв».

В начале мая он поехал в Псков, чтобы переговорить с губернатором относительно подачи прошения на «высочайшее имя».

Губернатор предложил дать подписку о неучастии в тайных обществах. Такую подписку на основании рескрипта Николая от 21 апреля давали «по всему государству» все «находящиеся на службе и отставные чиновники и неслужащие дворяне». Подписка гласила: «Я нижеподписавшийся обязуюсь впредь ни к каким тайным обществам, под какими бы они именами ни существовали, не принадлежать; свидетельствую при сем, что я ни к какому тайному обществу таковому не принадлежал и не принадлежу и никогда не знал о них». Пушкин переписал эти строки и поставил свою подпись: «10-го класса Александр Пушкин». Поставил дату: «11 мая 1826».

Ненадолго вернувшись в Михайловское, в конце месяца он снова отправился в Псков и около 10 июня подал губернатору заготовленное прошение «на высочайшее имя», в котором писал:

«Всемилостивейший государь! В 1824 году, имев несчастие заслужить гнев покойного императора легкомысленным суждением касательно афеизма, изложенным в одном письме, я был выключен из службы и сослан в деревню, где и нахожусь под надзором губернского начальства. Ныне с надеждой на великодушие вашего императорского величества, с истинным раскаянием и с твёрдым намерением не противуречить моими мнениями общепринятому порядку (в чём и готов обязаться подпискою и честным словом) решился я прибегнуть к вашему императорскому величеству со всеподданнейшею моею просьбою. Здоровье моё, расстроенное в первой молодости, и род аневризма давно уже требуют постоянного лечения, в чём и представляю свидетельство медиков: осмеливаюсь всеподданнейше просить позволения ехать для сего или в Москву, или в Петербург, или в чужие края. Всемилостивейший государь, вашего императорского величества верноподданный Александр Пушкин».

Никогда ещё за время ссылки поэт так часто не посещал губернский город, как весною и летом 1826 года. Ему не сиделось в Михайловском. Тревога и одиночество гнали в Псков. Там, поближе к Петербургу, в приятном мужском обществе, за разговорами и картами в гостеприимном доме Назимова он как-то рассеивался. Великопольский играл азартнее всех. В Петербурге в юности он как-то проиграл за один вечер огромную сумму — тридцать тысяч рублей. «Великопольский,— рассказывал современник, — человек с добрым и доверчивым сердцем, всю жизнь был увлекаем двумя пагубными страстями: к картам и к литературе; ни в литературе, ни в картах ему не везло… В карты Великопольского обыгрывал даже Пушкин, которого все обыгрывали, и поэтому, вероятно великий поэт питал к Великопольскому какую-то ироническую нежность» [248] Панаев И. И. Литературные воспоминания. Л., 1928, с. 248—249. .

3 июня Пушкин послал Великопольскому письмо со стихами:

Сделайте одолжение, пятьсот рублей, которые вы мне должны, возвратить не мне, но Гаврилу Петровичу Назимову, чем очень обяжете преданного вам душевно Александра Пушкина».

Великопольский проиграл Пушкину, Пушкин — Назимову.

Великопольскому было лестно, что он хоть в чём-то сравнялся с Пушкиным. Он не преминул заплатить и карточный долг и поэтический. Ответил Пушкину посланием:

На письме Пушкина к Великопольскому — помета: «Преображенское».

Село Преображенское, расположенное в сорока трёх верстах от Пскова, принадлежало Г. П. Назимову. Там в июне 1826 года Пушкин провёл несколько дней. Преображенское было большим, богатым имением. Просторный барский дом стоял среди регулярного парка, сразу за которым начиналось село — несколько десятков изб вдоль широкой зелёной улицы и сады, сады… А невдалеке за полями — древний Знахлитский погост со старинной церковью, построенной ещё в XIII веке, следы старых укреплений — свидетели бурной истории приграничной псковской земли — то, что всегда привлекало Пушкина.

По преданию, поэт гостил и в поместье Н. А. Яхонтова Камно, расположенном всего в семи верстах от Пскова, вблизи древнего погоста Камно с Георгиевской церковью XV века и также с остатками древних укреплений.

Подав прошение губернатору, Пушкин возвратился в Михайловское и принялся за прерванные занятия. О судьбе арестованных ничего определённого он так и не узнал. Всю весну, несмотря на тревогу и волнения, он работал. Даже и теперь, когда в его судьбе мог совершиться чрезвычайно крутой поворот, и отнюдь не к лучшему, сумел сохранить достоинство, мужество и присутствие духа, то, что он скоро в своём послании в Сибирь обозначит как «гордое терпенье».

За последние месяцы была закончена пятая и написана часть шестой главы «Евгения Онегина»; сделаны первые наброски маленьких трагедий — «Скупого рыцаря», «Моцарта и Сальери», «Каменного гостя»,— чрезвычайно важное свидетельство углубления психологического начала в реализме Пушкина.

В «Скупом рыцаре» справедливо отмечали автобиографические черты. Скупость всегда ассоциировалась у Пушкина с отцом. В заключительной сцене маленькой трагедии, в жалобах барона на Альбера, нельзя не заметить сходства с обвинениями Сергея Львовича в адрес сына после ссоры осенью 1824 года в Михайловском, о которых Пушкин писал Жуковскому: «бил, хотел бить, замахнулся, мог прибить…», потом: «убил отца словами».

Тогда же написаны несколько стихотворений, и среди них «Песни о Стеньке Разине».

«Песни о Стеньке Разине» даже среди богатства пушкинской поэзии этого времени выделяются своей самобытностью, истинной народностью. Интерес поэта к Разину, которого называл «единственным поэтическим лицом русской истории», как и к Пугачёву, известен. Проявившийся особенно в середине 1820-х годов, он, несомненно, был связан с размышлениями Пушкина о судьбах России, о роли народа в историческом развитии, с политическими событиями 1825—1826 годов.