Юлий Циркин - От Ханаана до Карфагена

В 525 г. до н. э. персидский царь Камбиз, сын Кира, подчинил Египет. Геродот (III, 1) указывает, что в египетском походе участвовали все покоренные персами народы, следовательно, и финикийцы, явно предоставившие персидскому царю свой флот. Но когда Камбиз решил подчинить и Карфаген, финикийцы решительно отказались участвовать в этом предприятии, заявив, что было бы нечестием выступать против своих потомков (Her. III, 19) — Этими финикийцами были, конечно, тирийцы, ибо другие их соотечественники не имели основания считать карфагенян своими потомками. Царь был вынужден отказаться от своего замысла, ибо без финикийского флота осуществить его не мог. Это еще раз подчеркивает значение Финикии и ее кораблей для персидского царя.

Официально для Финикии в первое время мало что изменилось. Финикийские города по-прежнему подчинялись Вавилону, только там находился уже не суверенный монарх, а наместник персидского царя, которым даже был тот же человек, что и при Набониде, и только после его смерти прежняя территория Ново-Вавилонского царства составила провинции Вавилон и Заречье. Последнее наименование объясняется взглядом Вавилона и самой Персии: Заречье покрывало страны, находившиеся за Евфратом. Финикия, естественно, стала частью этой провинции. Финикийцы спокойно приняли персидское господство и не участвовали в восстаниях, охвативших Персидскую державу в конце 20-х гг. VI в. до н. э. (Galling, 1937, 25). Когда персидский царь Дарий I провел свою административную реформу, разделив страну на двадцать сатрапий, Финикия вместе с Сирией и Палестиной составила пятую сатрапию (Her. III, 91) — Возможно, само стратегическое положение этого региона как моста между азиатскими владениями Ахеменидов и Египтом заставило персидского царя отделить Заречье от Месопотамии, выделив его в отдельную сатрапию (Galling, 1937, 26).

Эта реформа Дария имела своей целью упорядочить не только управление огромным государством, но и налоговую систему. По словам Геродота (III, 89), до этого подчиненные народы приносили персидским царям добровольные дары (δωρα), а теперь был установлен ежегодный налог (προσοδον την επέτειον). Вся пятая сатрапия должна была платить 350 талантов подати, и если учесть, что с меньшей по территории Киликии собиралось 500 талантов серебра и 360 белых коней (Her. III, 90), то это было сравнительно немного. Если судить по цифрам, приведенным Геродотом (III, 90–95), дань, выплачиваемая Заречьем, была средней. Некоторые сатрапии выплачивали много больше (например, Египет — 700 талантов или Вавилония — 1000 талантов), но были и такие, которые платили меньше, как одиннадцатая сатрапия Каспиана, выплачивавшая царю только 200 талантов. Нехитрый подсчет показывает, что дань с Заречья составляла несколько более 4,5 % всех поступлений в царскую казну. При этом неизвестно, сколько из этой суммы падало именно на Финикию. Поскольку в состав пятой сатрапии входили и довольно бедные территории, то иногда предполагают, что финикийские города платили много больше, чем остальные районы (Elayi, 1990, 62). При этом надо иметь в виду, что, кроме подати, финикийцы, как и другие народы Персидской державы, должны были в случае необходимости нести трудовую повинность. Так, они участвовали в работах по сооружению канала через Афонский перешеек накануне похода Ксеркса на Грецию (Her. VII, 23). Работали финикийцы также в арсенале в Мемфисе, где строили и ремонтировали корабли (Дандамаев, Луконин, 1980, 171), и, видимо, в других местах державы. Может быть, как такую повинность можно рассматривать поставку тирийцами и сидонцами леса для восстановления иерусалимского храма Йахве, производимую по приказу персидского царя. Примечательно, что в отличие от местных камнетесов и плотников финикийцы получали не серебро, а только пищу, питье и масло (Ezra 3, 7). Но главное — финикийцы, как и жители других приморских городов (Her. VI, 95), со своими кораблями были обязаны участвовать в войнах персидских царей. Так, в том же походе Ксеркса участвовало 300 финикийских военных судов, что составляло почти четверть всего персидского флота, причем эти корабли считались лучшими (Her. VII, 89; ср.: VII, 99).

В захваченных греческих городах (до греко-персидских войн) персы изменили государственный строй, поставив во главе этих городов тиранов, полностью зависимых от царя, без благосклонности и власти которого они удержаться не могли, что прекрасно понимали (Her. IV, 137). Произошли ли эти изменения сразу после персидского завоевания или были проведены приблизительно одновременно с административной реформой Дария, мы не знаем. В Финикии же никаких изменений персы не производили ни во времена Кира, ни во времена Дария. Даже откровенный акт неповиновения Камбизу остался официально не наказанным. Финикийские города являлись единственными в Заречье, которые управлялись собственными царями (Eph'al, 1988, 143). Конечно же это объясняется ролью финикийских кораблей в персидском флоте и прекрасным пониманием этой роли персидскими царями. Недаром Ксеркс столь радовался победе сидонцев в морской «битве», устроенной им, видимо, в качестве репетиции будущих морских сражений (Her. VII, 44), а в сражении при Саламине против афинских кораблей, несомненно лучших в греческом флоте, были поставлены именно финикийские суда (Her. VIII, 85).

Итак, финикийские города-государства, признав верховную власть персидского царя, которого они называли «господином царей» — ’dn mlkm (KAI, 14), сохраняли свою автономию и при персах. В то же он время персидский период отмечает изменение роли отдельных финикийских городов. На второй план отступает Тир. Может быть, толчком к такому изменению послужил упомянутый уже отказ тирийцев выступить против Карфагена, и Камбиз, казалось, никак на это не отреагировал, в действительности же он решил сделать своей опорой в Финикии старого тирского соперника — Сидон (Katzenstein, 1979, 27–28).

Конечно, на положение Тира не мог не оказать влияние распад его колониальной державы. Уже только прекращение выплаты дани, которую, как говорилось выше, выплачивали колонии метрополии, наносило удар тирской казне. Еще до этого распада финикийские колонии становятся независимыми от метрополии в экономическом отношении: там развивается собственное производство, в частности, керамика в середине VII в. до н. э. (Bartolini, Moscati, 1995, 41–44). Еще раньше собственную керамику начал изготовлять Карфаген (Cintas, 1970, 452–453). Вообще связи Карфагена с метрополией были не очень значительными в доэллинистическое время, кроме как в религиозной области (Циркин, 1987, 71). В этих условиях подчинение финикийских городов Африки, Сицилии и Сардинии наносило серьезный удар контактам Тира со Средиземноморьем.

Тир выступал как важнейший поставщик западных, особенно испанских, металлов на Восток. Однако в середине VI в. до н. э. происходят очень важные изменения в Испании. Значительный экономический и политический кризис переживает Тартессийская держава, следствием чего является «закрытие» тартессийской экономики (ср.: Alvar, 1995, 44–45). С другой стороны, на самих тартессийских рынках усиливается греческая конкуренция, как показывают, в частности, раскопки в важном тартессийском центре Онобе (Fernandez Miranda, 1986, 256–258; Ruiz Mata, 1989, 111). В результате всех этих изменений финикийцы покидают ряд своих поселений на средиземноморском и атлантическом побережье Испании, а также Могадор у атлантических берегов Африки и концентрируются в немногих городах, находившихся в более выгодной позиции, так что, кроме Гадеса, в Испании остаются еще только три финикийских города — Малака, Секси и Абдера (G. et С. Charles-Picard, 1968, 92, 95; Aubet, 1994, 278, 285, 294–295; Martin Ruiz, 1995, 62–98; Lopez Castro, 1995, 56–58). Уже в VI в. начинается и в V в. до н. э. окончательно происходит перестройка хозяйственной жизни испанских финикийцев, в экономике которых теперь большое значение имеет обработка продуктов рыболовства и торговля ими (Lopez Castro, 1995, 63–66; Martin Ruiz, 1995, 39). Для более позднего времени Страбон (III, 4, 2) говорит о тесной связи Малаки с противолежащим берегом Африки, совершенно умалчивая о каких-либо контактах с Финикией и вообще Восточным Средиземноморьем. Эти изменения на крайнем западе средиземноморского мира и в прилегающих районах Атлантики непосредственно сказались на положении Тира. Конечно, связи между западом и востоком Средиземноморья не были прерваны полностью. Использование происходящего из Испании «белого льна» при постройке Ксерксом моста через Геллеспонт в 480 г. до н. э. свидетельствует о сохранении этих связей, ибо этот материал доставляли на Восток явно финикийцы (Hammond, Roseman, 1996, 90). Но связи стали гораздо менее интенсивными, а главное — исчез поток испанских металлов, приходивших в Тир и оттуда распространявшихся по странам Востока. Тир утерял роль «шарнира», связывающего Ближний Восток и Дальний Запад с его металлическими богатствами. Это не значит, что он перестал быть значительным торговым и морским центром, но он перестал занимать лидирующее положение на сиро-финикийском побережье. Эта роль теперь перешла к Сидону (Harden, 1980, 50).