Владимир Петрухин - Русь в IX–X веках. От призвания варягов до выбора веры

Как уже говорилось, и Б. А. Рыбаков уловил «хорографическую» систему, на которую мог опираться летописец (параллелизм болгарско-дунайской столицы Преслав, Переяславца на Дунае, где хотел основать центр своей державы Святослав, Переяславля на Днепре и, соответственно, Киевца на Дунае и Киева на Днепре), но он прямо отнес эту систему в праславянскую древность, связав дунайские города с походами антов VI в. на Византию. Указал Рыбаков (вслед за В. Г. Васильевским) и на наиболее созвучный Киеву пункт на Нижнем Дунае — город Cius (Рыбаков 1963. С. 30–31).

Попытки напрямую соотнести данные киевской археологии с летописными, неоднократно предпринимавшиеся и после работ Б. А. Рыбакова, не выдерживают критики: ранние додревнерусские поселения или монетные находки на территории Киева не имеют прямого отношения к истории города. Эти остатки не могут свидетельствовать о существовании Киева за полтысячелетия до возникновения других русских городов, прежде всего с точки зрения теории общественно-экономических формаций, которой придерживались исследователи, праздновавшие в советские годы 1500-летний юбилей Киева (ср.: Комар 2005; Sahaidak 2005).

Более реалистично мыслящие исследователи признают, что эта система не могла быть известна в Киеве до походов Святослава в 970-е гг. В. Б. Перхавко подробно изучил историографию проблемы и материалы, известные из Киуса/Циуса — исходно римской крепостцы на Дунайском лимесе, основанной в III в. на месте гето-фракийского поселения. Однако по археологическим данным этот город продолжал существовать в VIII–XI вв. (Коновалова, Перхавко 2000. С. 27–29) — то есть не стал городищем, упомянутым ПВЛ. Впрочем, прямолинейное соотнесение данных археологии с историческими «реалиями» рискованно.

Возвращаясь к летописи, нельзя не заметить, что информация о Киевце отсутствует в НПЛ, а стало быть, и в реконструируемом А. А. Шахматовым Начальном своде конца XI в. Если городище Киевец стало известно лишь составителю ПВЛ, то информация о нем могла достичь его только во время дунайских деяний Мономаха (захват городов на Нижнем Дунае в 1116 г.). Созвучие имен дунайского городища и Киева, подкрепленное известной летописцу ассоциацией Переяславец — Переяславль (город на рубеже собственно Русской земли), равно как и договор Святослава с греками, способствовали конструированию летописного текста о дунайском походе Кия. Летописец должен был дезавуировать фольклорную легенду о Кие-перевоз-нике (ср.: Смирнов 1997. С. 372–373). Вместе с тем очевидно, что летописец не следовал собственным домыслам или некоему фольклорному тексту: ранняя история, точнее — предыстория Киева, является плодом научной этимологической конструкции.

Раскопки последних лет в Киеве показали, что традиционное отнесение начального города к поселению «на горе» не имеет определенных исторических оснований. На горе располагался киевский некрополь Х в. Как уже говорилось, древнейшие городские кварталы обнаружены на Подоле. Насколько анахроничным в таком случае следует считать летописный рассказ о древлянском посольстве к Ольге, которое прибыло по воде к Боричеву спуску, «бе бо тогда вода текущи въздоле горы Киевьския, а на подольи не седяху людье, но на горе» (ПВЛ. С. 27)?

Последующий летописный текст (уже под 980 г.) по киевской топографии проясняет ситуацию: Владимир ставит кумиров «на холму вне двора теремного» (ПВЛ. С. 37). На горе рядом с дружинным некрополем располагался лишь княжеский двор. Вероятно, не случайно и Ярополк должен был укрываться от варягов Владимира не в самом Киеве, а в более укрепленном Родне на крутом мысу в устье Роси (городище Княжья гора). Это позволяет вернуться к дискутируемому в науке значению скандинавского наименования Киева Kænugarðr с формантом garðr, «укрепленный двор», и значению наименования всей Руси — «Гарды»: возможно, это наименование обязано своему появлению не только топографии Новгорода и поселений Поволховья (Джаксон 2001. С. 57–58). Историческую основу обнаруживает и другая традиционная этимология скандинавского наименования Киева: от kæna — «лодка особого вида», Kænugardr — «укрепленный двор, к которому прибывали лодки» (ср.: Томсен 1891. С. 74; Джаксон 2001. С. 58). Это наименование соответствует последним открытиям на Подоле, который регулярно заливался при разливах.

Итак, летописец (или его информанты) отказался от образа Кия как традиционного фольклорного первопоселенца-перевозчика, превратив его в князя, ходившего на Царьград. Зачем ему понадобилось такое превращение?

Летописца принято обвинять в тенденциозности, часто без особых оснований. Как раз в изложении киевской легенды некие основания для подобных претензий имеются, ибо киевским наследникам Рюрика важно было продемонстрировать легитимность своей княжеской власти жителям города, которые еще помнили о своих первых князьях Аскольде и Дире и видели их могилы во время составления летописи. Для этого понадобилась книжная легенда о древнем князе Кие, не оставившем потомков. С чем могло быть связано несуразное сокращение исходного текста в НПЛ и что могло заставить редактора этого текста переиначить судьбу Олега, настаивая на его смерти в Ладоге? Если исходить из самого текста НПЛ, то таким основанием могла быть известная ему и альтернативная киевской легенда о могиле Олега в Ладоге.

Представляется неоправданной реконструкция Начальной летописи, при которой начало истории оказывается оторванным от главных вопросов [67]и тем более от космографического введения. Космографическое введение и главные вопросы о происхождении Русской земли и первом князе в Киеве читались во вводной части Начального свода. Если опираться на наблюдения Шахматова и Истрина и признавать, что Начальный свод использовал компилятивный Хронограф по великому изложению, но не Хронику Амартола (Творогов 1976), то это введение должно было включать сюжеты разделения земли тремя сыновьями Ноя по жребию, строительства Вавилонский башни (из «Малого Бытия»), расселение славян среди 72 языков и потомков Иафета, рассказ о котором завершался упоминанием полян и расхожей библейской фразой «и живяху кождо с своим родом и на своих местех». Далее следовала полная киевская легенда (включая мотив Кия-перевозчика, отраженный во введении к НПЛ) и, наконец, сюжет о хазарской дани на полянах.

Характерно, что Начальный свод завершается (в шахматовской реконструкции) пространным повествованием о поражении трех русских князей — Святополка киевского, Владимира черниговского и Ростислава переяславского от половцев в 1093 г. (ПВЛ. С. 91–95) [68]. Мотив трех братьев [69]оказывается, таким образом, лейтмотивом первой редакции Начальной летописи — «Повести временных лет».