Илья Левит - В Речи Посполитой

Бешт в качестве чудотворца стал разъезжать по разным городам. Район его деятельности был весьма обширный; чаще всего мы встречаем его в Заславе, Немирове, Баре, Полонном, Тульчине, Каменке, Хмельнике, Белой Церкви, Шаргороде, то есть преимущественно в Подолии и Волыни…

Но когда улучшившиеся обстоятельства дали ему возможность зажить более оседло, он поселился с семейством на постоянное жительство в одном городке, в котором провел последние — и самые деятельные — двадцать лет своей жизни. То был город Меджибож [74] В дни расцвета Речи Посполитой, то есть лет за сто до появления там Бешта, Меджибож был значительным городом. Но разгром во времена хмельнитчины и экономический упадок Речи Посполитой в XVIII веке превратил его в захолустье. Такова тогда была судьба многих польских городов. , всего в нескольких милях от Брод. Бешт поселился в этом городе, по-видимому, около 1740 года и прожил в нем до самой смерти своей в 1760 году. С этих пор имя «Меджибож» неразрывно связано с именем Бешта, который в XVIII веке был известен под именем как Израиля Баалшема, так и Израиля Меджибожского. Он (Меджибож) становится центром, притягивающим к себе со всех стран массу просителей, поклонников и пилигримов, и вместе с тем центром тесного, хотя и не малочисленного кружка сподвижников и учеников, которые окружали Бешта в последние 15–20 лет жизни, а по смерти сделались самыми ревностными апостолами почившего учителя, самыми энергическими распространителями его учения…

Вообще, Бешт стремился к облегчению и упрощению необыкновенно сложной религиозной практики. Он хотел сделать свое учение общедоступным учением мирян и темной трудовой массы…

В личной свой жизни Бешт также имел много общего с еврейским простолюдином того времени, с которым он всячески братался, несмотря на свое влиятельное положение. «Он часто расхаживал по улицам и базарам с длинным чубуком во рту, останавливался и разговаривал даже с прохожими бабами», — пренебрежительно рассказывает о Беште один современник. Он любил по временам и выпить и, по свидетельству его легендарного биографа, мог пить самое крепкое вино, и в значительном количестве, нисколько не пьянея от этого…

Бешт, судя по имеющимся данным, не был богатым человеком, и даже часто нуждался, несмотря на то, что зарабатывал деньги в качестве составителя амулетов и знахаря. Но тем достатком, который он имел, а также своим общественным влиянием он часто пользовался для облегчения участи нуждающихся. Так, он нередко выкупал бедных арендаторов, которые, вследствие несвоевременного внесения арендной платы, попадали в заточение, в цепи и всячески истязались по панскому приказанию…

А вот часть беседы Бешта с Машиахом (Мессией): «И спросил я Мессию: „Скажи мне, господин, когда же явишься ты?“ И отвечал мне Мессия: „Вот тебе знак: когда станет известным учение твое, и откроется взорам мира, и разольются клады мудрости твоей, коей я обучил, а ты постиг, и когда прочие люди сумеют совершать такие же таинства, как ты, — тогда исчезнут все полчища нечистой силы и настанет время великого благоволения и избавления“» (Бешту было видение).

Напоминаю, что пока в Меджибоже чудодействовал Бешт, в Париже Дидро издавал «Энциклопедию». Как видите, между совпадающими по времени событиями, происходящими в Европе, может быть «дистанция огромного размера».

А теперь о главном сопернике Бешта и его младшем современнике, неукротимом враге хасидизма, Виленском Гаоне (мудреце), призвавшем очистить «божий виноградник — дом Израиля — от терниев» и преследовать хасидов беспощадно.

Илья Гаон стоял на водоразделе двух течений: суровый фанатик и ревностный поборник старины, он в то же время являлся во многих областях убежденным новатором. Этот великий талмудист и ярый защитник застывшей обрядности был также одним из родоначальников просвещения и распространения светского знания среди северо-западного еврейства…

Его огромный авторитет являлся надежным щитом для всех, чей пытливый ум стремился к усвоению светских наук, чья душа не находила удовлетворения ни в каббалистической мистике, ни в сухой схоластике. И все эти лица группировались вокруг Гаона, признавая его центральной фигурой, великим учителем; к нему были устремлены взоры даже тех из них, которые жили вдали от Вильны, куда они совершали паломнические поездки и считали величайшим счастьем, когда им удавалось беседовать с великим отшельником…

В 1745 году Илья Гаон вернулся в Вильну (из путешествия по Германии), где и прожил до самой смерти. Не интересуясь никакими мирскими делами, он всю свою жизнь посвятил всецело науке. Его трудолюбие было изумительно. Отдавая сну не больше двух часов в сутки, он неизменно сидел, облаченный в талис и тефилин, погруженный в научные занятия. Чтобы не отвлекаться, он и днем занимался при искусственном свете, закрывая ставни…

Несмотря на затворническую жизнь и нежелание публиковать при жизни свои произведения, он вскоре приобрел славу величайшего авторитета своего времени по талмудическим вопросам и стал как в ученом мире, так и в народной массе символом огромной эрудиции и исключительной праведности…

Совершенно небывалым для той эпохи являлось также убеждение Ильи Гаона, что для изучения богословской науки необходимо знание не только еврейского языка, но и светских наук. Видя в Торе кладезь всякой мудрости, он указывал, что науки являются необходимым и законным дополнением к ней, так как без знания таких наук, как астрономия, география, математика, медицина и проч., многие вопросы, о которых трактуют Библия и Талмуд, остаются непонятыми. «Каждый пробел в области светского знания, — говорил он, — влечет за собою в десять раз больший пробел в знании Торы…»

Для распространения светских знаний он советовал своим ученикам переводить на еврейский язык научные сочинения…

Им (Гаоном) были составлены руководства по математике, географии, астрономии и т. д.

А вот что пишет по этому вопросу Дубнов: «Обнаружилась в этих кругах (у миснагидов) некоторая доля терпимости к опальным светским наукам… Виленский Гаон, сам занимавшийся между делом математическими упражнениями, разрешил своему ученику Баруху Шкловеру издать геометрию Эвклида в еврейском переводе (1780 г.)…»

Более того, были, пусть минимальные, контакты Гаона с Мендельсоном (см. главу XXIX прим. 2) через общих знакомых.

Однако, с другой стороны, исключительную строгость, проявляемую Ильей Гаоном по отношению к исполнению обрядов, подчеркивают все его биографы. Он считал, что религиозные обряды и заповеди — «облачение Божества».