Карем Раш - Небываемое бывает

Под Ельней в 1941 году немцы провели при поддержке танков самую крупную за всю историю второй мировой войны психическую атаку. Горизонт был черным от эсэсовских мундиров. Немцы шли во весь рост, и казалось, нет им числа и нет силы, которая могла бы устоять против них. На место упавших становились другие солдаты. Огонь наших батарей вроде как не действовал на них. Черная орда под гул танков подавляла своей жуткой непреклонностью. Наши солдаты занервничали, кое-кто начал оглядываться назад. И тут грянул вдруг тысячеголосый хор: «Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек...» Это подошли сибирские добровольческие полки. Будто во весь свой исполинский рост встала перед врагом Сибирь. Словно волна, которая незаметна на океанских просторах, хотя и несется с колоссальной скоростью, но, встретив препятствие, вздымается на тридцатиметровую высоту и сметает все на своем пути, песня взмыла над полем битвы, и под ее звуки немцы были разбиты русским штыковым ударом.

В этом поединке как бы заключена философия духа соперников. Отдать должное противнику — вернейший признак подлинного величия. Умалить силу врага — значит принизить собственную победу. На поле боя был повергнут цвет лучшей в Европе армии. Германский монолит не устоял против русского вдохновения. Сибиряки оказались верны штыковому удару, зародившемуся еще во времена древних дружин. Штыковой бой — продолжение атаки копьями ударного типа. Помните клич Святослава «Иду на вы»? В штыковом бое нет улюлюкающего натиска кочевой конницы, способной с такой же скоростью рассыпаться при серьезном препятствии. Это и не натиск даже конной лавы казаков. Нет в нем и французского «элана» с его вспышкой боевого энтузиазма. Штыковой удар немыслим без подъема всех духовных и физических сил. Это первый и последний выбор. Он беспощаден к себе и к врагу. Русский штыковой удар — акт «самосожжения» во имя Родины.

Вот при каких обстоятельствах рождалась новая гвардия. В добровольческих соединениях сибиряков вновь ожил дух и облик древних дружин, когда-то начавших путь к океану.

Молодежь, как известно, наше будущее. Чтобы юноши и девушки связали свою жизнь с Сибирью, они должны твердо знать, что живут отнюдь не на бывшей каторге с неожиданно богатыми кладовыми. Спору нет, мы много пишем о прошлом и людях этого края. Но, во-первых, грешим односторонностью, оседлав несколько тем. Во-вторых, не осмысливаем до конца пройденный путь. Даже облик героя стараемся передать непременно через пухлый роман, где он тонет в вялой беллетристике.

Новый этап требует нового осмысления пути. Пусть это не покажется запальчивым, но без карамзинской «Истории государства Российского» не могло бы быть последующей классики. Мы уже забыли, какой она вызвала в свое время взрыв в обществе, заставив образованных русских людей по-новому взглянуть на себя и свое прошлое. Сегодняшняя же историческая наука, разбившись на тысячу рукавов, русел и проток, становится, увы, все более источниковедческой.

Пожалуй, нигде так не чувствуется дух русской истории, как в устьях родных наших рек: Амура, Волги, Днепра, Буга, Невы, Дона, Кубани, Урала, Северной Двины, Лены, Оби, Енисея, Колымы... Дух тот всегда ускользал от внимания даже лучших дворянских историков, он был им неведом, ибо они воспринимали подчас историю как смену династий. Главное же действующее лицо ее ими не было замечено. Историки не воздали должное народу, считая народом только крепостных, потому их летопись лишена души.

Из их рассказов вы не увидите, как скользнут на стрежень и выплывут из Дона казацкие белокрылые струги, а навстречу им из Днепра и Буга выйдут на чайках запорожцы. Сотни судов под тугими парусами объединятся в армаду, и под богатырские удары весел грянет над Русским морем в виду берегов Днепровско-Бугского лимана, о которых пел Гомер как о «земле, окутанной влажными туманами и мглою туч», тысячеголосый хор лучших в мире моряков.

За триста лет до Переяславской рады под барабанный бой и ликующие крики: «Чтоб, если во веки веков вси едино были», — русский и украинский народы в лице своих самых бесстрашных представителей в морских боях закрепят нерушимую дружбу. Повторяю, за триста лет до рады. История не знает случая, чтобы в столкновениях держав когда-либо Дон воевал против Сечи, как не знает и более яростных морских битв, чем волнующий трехсотлетний поединок одинокого отряда добровольцев-казаков с хищной Османской империей.

Казаки бились, пока не пришла на помощь регулярная русская армия. Под стенами Очакова запорожцы и донцы дрались плечом к плечу с фанагорейцами Суворова. Казаки сражались то как истинные моряки — «флот против флота», то, пользуясь сегодняшней терминологией, атаковали крепости «флот против берега». Думается, вовсе не случайно помимо казаков — старых хозяев Черноморья — собрались тут еще и такие личности, как Потемкин, Суворов, Кутузов, Платов, Багратион, Барклай-де-Толли, Ушаков. Все они и сейчас стоят в бронзе на аллее Героев за оградой военного собора в Очакове, ставшего музеем. Крепость Очаков запирала вход в Днепровско-Бугский лиман, а значит, и в сердце страны. Точно так же, как в устье Дуная — Измаил, Дона — Азов.

Все три крепости устьев связаны с именем Суворова. Вот где тайна его признания в народе. Он был всегда там, где сходились жизненные центры страны, где были выходы в море. В дельте другой реки — Волхова — Суворов построит собор в честь Георгия Победоносца и напишет книгу о науке побеждать. Вот он где, наш Суворов, — в начале и в конце пути «из варяг в греки», в самых жизненных точках Древней Руси. За Очаков он получил алмазный плюмаж на шляпу.

В 1944 году Москва салютовала освобождению Очакова. Казалось бы, всего-навсего районный центр... Но то город-символ, город устья. Москва салютовала двум ранам Суворова и ране Кутузова, салютовала всем, кто сложил голову за выход к морю...

Почему мы бьемся насмерть за устья наших рек, какая сила толкает нас к морю? Почему во всех древних источниках, будь то Тацитова «Германия» или «Естественная история» Плиния Старшего, или «География» Птолемея, обязательно подчеркивается: всюду, где славяне, там непременно реки, озера, побережья морей? Они же называют Балтийское море Венедским (одно из славянских имен).

Всякая вода, будь то река или море, были для славян дорогой. У южных славян и поныне «драга» (дорога) означает путь вдоль воды или водоема, а у чехов — канал или ров, наполненный водой. Такие слова, как «море», «прилив», «отлив», «пучина», «залив», «пристань», встречаются во всех славянских языках. Византийцы, возможно, заимствовали у руссов слово «корабль», как шведы слово «ладья», ибо славяне слыли добрыми моряками за несколько столетий до выхода на историческую сцену норманнов. И кто знает, не руссы ли приобщили варягов к морю? Ведь древнейшие всеславянские очаги, их прародина и колыбель, лежат в верховьях Эльбы, Вислы, Днепра, Западной Двины, Оки, Днестра, Южного Буга, Дуная.