Карем Раш - Небываемое бывает

Новая магистраль еще прочнее свяжет нас с океаном. Когда пути ведут к мировым дорогам, на первое место выходит проблема почвы, устоев и самобытности, по завету Достоевского и всех лучших творцов русской культуры. Еще Белинский писал: «Не принадлежащий своему отечеству, не принадлежит и человечеству».

Окинем взором край, по которому проходит БАМ. Что дала Сибирь? Какое место она занимает в общем национальном духовном наследии? Вспомним слова Гоголя: «Что пророчит сей необъятный простор? Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца? Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему? И грозно объемлет меня могучее пространство, страшною силою отразясь в глубине моей; несвойственной властью осветились мои очи: у! какая сверкающая, чудная, незнакомая земле даль! Русь!»

— Здесь ли не быть богатырю? — спрашивает великий писатель. К тому времени, когда были написаны эти строки, Сибирь видела уже богатырей. «Необъятный простор» не дается как подарок судьбы, его нужно освоить и отстоять. Сибирь освоили люди свободные, не ведавшие крепостного права. Биологи знают, какое значение имеет для популяции так называемый «принцип основателя». Проследите за генеалогией землепроходцев, она приведет вас на север России — в Великий Устюг, Вологду, Архангельск — к поморам. Более поздняя южная волна шла с вольного Дона. Сибирь стала местом исторического ристалища для русского народа, где впервые вместо холопских прозвищ зазвучали полновесные имена, известные теперь всему миру.

Много ли мы знаем из нашей истории полных имен не знати, а простого народа? Первым был Ермак Тимофеевич, до Сусанина Ивана и Минина Козьмы. За Ермаком был Дежнев, которого звали Семеном. Помним, что Хабаров был Ерофеем, Поярков — Василием, Атласов — Владимиром, Москвитин — Иваном, а за ним Крашенинников — Степаном. Заслужить полное имя в народе было куда как труднее, нежели получить княжеский титул. Во всяком случае, их деяния в том же ранге заслуг перед отечеством, за которые были отмечены княжескими титулами Меншиков, Потемкин, Суворов...

В Сибирь шли и раскольники — непоколебимые идеалисты, самая жизнестойкая часть русского крестьянства. Что мы знаем о расколе, кроме того, что это был социальный протест в религиозной форме? Раскол корнями уходил в глубину веков и был отзвуком никогда не умиравшей в народе неистребимой веры в победу добра и правды.

Все утопии в поисках идеала смотрят назад, ищут опору в прошлом, но устремлены в будущее. Одухотворенность простых землепашцев достигала такой силы, что отречению от своей идеологии они предпочитали самосожжение. Раскольники горели селами, вместе с детьми и стариками. Сибирское небо видело эти страшные костры. Пусть поверхностное мышление относит это на счет фанатизма, но очищающий огонь палов осветил до самых глубин народную душу. Не нашлось там места для полуправды и полумер.

Они верили, что душа в огне не горит. Но то, что сгорело, стало навеки частью сибирской почвы.

Декабристы, дивные герои Бородина, Лейпцига, Кульма, Парижа, Сенатской площади, Акатуя и Петровского Завода, от которых мы, по словам Герцена, ведем «свою героическую генеалогию», были современниками Гоголя. Шевченко назвал сказание о декабристах «богатырской темой». Только с них были сняты кандалы, как они сразу же стали окультуривать почву вокруг себя. Учили детей грамоте, вели наблюдения за природой, писали статьи, создавали библиотеки, сажали картофель, выводили тонкорунных овец... Недаром адмирал Мордвинов до их ссылки совершенно серьезно предлагал Николаю создать на Востоке академию из декабристов, чтобы была от «злоумышленников» польза обществу.

Вопреки желанию Николая так оно и случилось.

Вспомним и других современников Гоголя. Рассказ о тех, кто строил державу, действует освежающе, как всякое созидание. Это нам особенно полезно было бы усвоить, если учесть нашу застарелую привычку разговорами о недостатках доводить себя до полного изнеможения.

Два столетия военные моряки, самая образованная часть русского общества (здесь нет оговорки), не просто бороздили дальневосточные моря вдоль «берега Отечества», они не оставили здесь без внимания ни одного мыса, банки, залива, речушки, острова. Глубины были промерены, берега исследованы, составлены карты и написаны такие отчеты о путешествиях, что некоторые тогдашние писатели называли их образцами русской прозы. Только за одно XIX столетие сто пятьдесят человек из них стали адмиралами. После дальневосточной школы моряки возглавляли министерства, сталелитейные заводы, академию, создали целые направления в науке, строили корабли. А сколько их товарищей утонуло, замерзло, умерло от цинги и голода, пропало без вести! Кресты на прибрежных скалах и судовые колокола — память о тех, кто повторял про себя перед смертью: «Долг и честь».

Я специально не называю их имена, хотя передо мной данные обо всех этих ста пятидесяти адмиралах. Что скажет читателю перечисление десятка имен? Все они до одного есть на карте дальневосточных берегов. При желании каждый может в этом убедиться.

И что это были за лихие моряки! Прежде чем появиться на крайнем востоке России, они прошли Трафальгар, Чесму, Синоп. Избежавшие гарнизонной тоски, рутины и скуки офицерских собраний, испытав суровый морской отбор, они представляли из себя интереснейший социальный тип, не замеченный русской литературой. Почему это случилось — тема другого разговора.

В отличие от другой части своего сословия до конца жизни они остались верны духу «осьмнадцатого века», века мореплавателей и плотников. Неспроста многие начали службу волонтерами английского военно-морского флота. Работящая Голландия и Англия — «мастерская мира» — притягивали их куда больше, чем ночной Париж. Они не были богатыми бездельниками и собирались всю жизнь строить, а не разрушать или с комфортом сладко мучиться «проклятыми вопросами». Мы не дали себе труда задуматься, почему же эти молодые люди (а их были тысячи) не стали «лишними людьми». Когда Чацкий устраивал бури в теплых салонах и метал нервические молнии в «служивых», последние шли под ревущими парусами сороковыми широтами в одной семье, в едином братстве с матросами.

Имена их шлюпов и корветов, бригов и клиперов, фрегатов и шхун навсегда запечатлены на картах морских дорог и стали вехами для нас, и смены этим вехам не будет никогда. Писатели нередко покидали Россию, чтобы из зарубежного далека поглубже почувствовать и яснее увидеть Отечество. Мореходам не было в том нужды. Палуба была их «Капри». Возвышенный образ Родины они носили с собой всю жизнь. Раньше японцев пришли на Курилы, раньше других европейцев — на Аляску, раньше китайцев — на Амур...