Ольга Тогоева - Еретичка, ставшая святой. Две жизни Жанны д’Арк

Как следствие, Жанна, чьими помыслами руководил сам Бог, по мнению католических историков середины XIX в., никогда не была склонна к «народным» суевериям. Она «не верила» ни в Дерево Фей, под которым так любили собираться ее сверстники, ни в волшебный «фонтан», расположенный у его корней. Она не допускала мысли о существовании фей и не разделяла веры в магические свойства мандрагоры [2424]. Она с сомнением отнеслась к Екатерине из Ларошели именно потому, что считала ее обычной обманщицей [2425]. Иными словами, «народный дух», о котором так много писали историки-либералы первой половины XIX в., по мнению их кол-лег-католиков, не оказал на Жанну никакого воздействия, а потому, гневно замечал Бартелеми де Борегар, не стоит вслед за «рационалистами» (под которыми он понимал прежде всего своего вечного оппонента, Ж. Мишле) объяснять откровения и пророчества Девы состоянием экстаза и галлюцинациями, якобы столь свойственными простому народу [2426]. В основе всех ее видений лежало исключительно благочестие и вера в Господа [2427].

Дабы лишний раз подчеркнуть столь важную для них характеристику Жанны д’Арк, католические авторы использовали не только данные источников, но и допускали в своих рассказах чистой воды выдумки. Так, пытаясь объяснить, почему его героиня, несмотря на полное неприятие «народных» суеверий, продолжала, тем не менее, посещать Дерево Фей и расположенный рядом «фонтан», Г. Гёррес пускался в многословные и весьма запутанные объяснения, согласно которым выходило, что во времена Жанны это место уже подверглось «христианизации» и было, скорее, связано не с языческими верованиями, но с культом Богородицы [2428]. Точно так же изменялся в рассматриваемых сочинениях и рассказ о путешествии семьи д’Арков в Нефшато, где девушка якобы проводила все свое время в церкви в бесконечных молитвах (о которых, правда, не сообщал ни один источник XV в.) [2429]. Среди выдуманных доказательств исключительной набожности фигурировали также раздача Жанной милостыни за счет собственных родителей и еженедельные паломничества, которые она совершала в часовню Девы Марии в Бермоне [2430].

Подобные допущения, безусловно, имели мало общего с критическим использованием информации источников, однако главной целью историков-католиков середины XIX в. была, как мне представляется, прежде всего выработка достойного ответа их оппонентам — представителям либерального направления французской историографии, стремление доказать, что лишь Господь способен разрешить все человеческие конфликты, что только Он направляет ход истории посредством избранных «простецов». Экзальтация и любовь к родине, писал Бартелеми, не является отличительной чертой этих последних, подобных чувств следует скорее ожидать от какой-нибудь супруги шателена, нежели от деревенской девушки. Когда приходит необходимость спасать родину и все средства уже испробованы, остается лишь уповать на Господа и его милость. Эти средства недоступны обычным людям, но если они верят в Бога, они должны верить и в Его Провидение, ибо только Божественное вмешательство может объяснить и изменить происходящее — и с исторической, и с философской, и с рациональной точек зрения [2431].

Жанна д’Арк — «простец», избранный Свыше для претворения в жизнь замысла Божьего, — для католических авторов середины XIX в., безусловно, являлась пророком, в Божественном характере откровений которого сомневаться не следовало. Остались позади осторожные выводы и недомолвки историков эпохи Реставрации, касавшиеся истинного статуса их героини, однако разработанная ими концепция содержания и окончания миссии Жанны д’Арк оказалась воспринята их младшими коллегами.

Они также полагали, что основных задач, которые ставила перед собой спасительница Франции, было всего две — снятие осады с Орлеана и коронация дофина Карла в Реймсе [2432]. На этом миссия Жанны оказывалась полностью завершена [2433], о чем свидетельствовал целый ряд предзнаменований, часть из которых — как и признаки особой набожности девушки в юности — были выдуманы католическими авторами из головы. К этим знакам, в частности, относились: посвящение доспехов и оружия на алтарь Реймсского собора [2434], поломка меча, добытого в Сент-Катрин-де-Фьербуа, прямо перед походом на Париж [2435], неудачный штурм столицы королевства [2436], а также полное отсутствие откровений у Девы после церемонии помазания Карла VII [2437].

Таким образом, проблема сложных отношений Жанны д’Арк с королем и его окружением если и поднималась в трудах этих авторов, то звучала не так остро, как у их коллег-либералов. Поскольку, с их точки зрения, после похода на Реймс миссия Жанны была завершена, она не являлась более ни посланцем Свыше, ни спасительницей страны. «Сила Господа удалилась от нее», — писал Г. Гёррес [2438]. Она превратилась в обычного рядового воина, каких в войске Карла VII было великое множество. Пусть даже король и пытался удержать ее силой [2439], но в ее жизни начался совершенно новый этап: оставив знамя пророка, она вступила на путь мученицы [2440].

Определение типа святости, к которому можно было бы отнести Жанну д’Арк, безусловно, являлось главной задачей историков-католиков середины XIX в. Их коллеги эпохи Реставрации, крайне осторожные в своих оценках, сделали лишь самые первые шаги на пути решения данного вопроса. Настаивая на том, что французы XV в. почитали Жанну святой, и воздерживаясь, как я уже отмечала выше, от высказывания собственной точки зрения, они, как мне кажется, выбрали весьма нейтральный вариант, нашедший затем определенное отражение в концепции А. Мартена [2441].

Для католиков эпохи Реставрации освободительница Франции представляла собой некое, по выражению Ле Брюн де Шарметта, «удивительное существо, взращенное Провидением», понять которое простым смертным было не дано [2442]. Именно ангелом видели Деву жители Орлеана при ее первом вступлении в город, ангелом-освободителем мыслили ее жители всего королевства после всех одержанных ею побед, как ангела описывали ее свидетели на процессе по реабилитации [2443]. Всего один раз Ле Брюн де Шарметт счел возможным высказать собственную точку зрения на природу этого «ангела». Поскольку Жанне, писал он, было дано предсказание времени ее смерти [2444], ее следовало признать истинным пророком (пусть даже в тот момент она и не поняла точный смысл откровения), а это означает, что она являлась «смертным» ангелом ( ange mortel ) — обычным человеком, но вместе с тем и святой [2445].

Данная трактовка личности Девы стала в середине XIX в. основной для французских историков-католиков. Однако, отмечали они, на протяжении всей своей жизни девушка постепенно превращалась в святую, и теперь следовало лишь официально и безотлагательно подтвердить ее статус, т. е. канонизировать ее [2446]. Данное превращение — во время которого, по образному выражению Л. де Карне, святая в Жанне «боролась с женщиной» [2447], — началось еще в детстве, о чем говорила исключительная набожность девочки. Важным свидетельством особого пути Девы явилось и прощение, якобы полученное ею еще до отъезда в Шинон, во время свидания с отцом, матерью и братьями в Вокулере [2448].