Николай Карпов - Мятеж главкома Сорокина. Правда и вымыслы

Армянских дружин на фронте появлялось все больше. Казакам было даже завидно, как они были экипированы. Носили защитного цвета длинные кители с большими карманами, брюки. Все это добротного качества. Говорилось, что доставлено прямо из Америки. Вооружены дружинники были русскими винтовками, а очень многие имели еще длинные револьверы системы «Маузер» с деревянными кобурами-футлярами к ним. Кобура применялась как ложа винтовки для стрельбы на дальнюю дистанцию.

Целая броня перекрестных патронташей на груди и поясе придавала армянским дружинникам очень воинственный вид. Головными уборами их были черные кавказские, почти сплошь каракулевые папахи, что сближало их с казаками.

Во главе дружин стояли, как правило, известные политические деятели, авторитетные люди армянского народа. Одеты и вооружены они были так же, как и их подчиненные, но только без винтовок. Все дружинники вступили в армию добровольно, ходили без погон, но их дисциплине, построенной на добровольческих началах и глубочайшем национальном энтузиазме, могла позавидовать любая армия. Главной своей целью они ставили освобождение Армении от турок. Они были очень ценными помощниками казакам. Дрались фанатично, турок в плен не брали. Они уничтожали друг друга в бою безжалостно.

О том, как вели себя по отношению друг к другу армяне и турки в тех событиях, четкое яркое представление дает еще одно упоминание уже упоминавшейся сестры милосердия Х.Д. Семиной. Читаем у нее:

«Турецкий офицер заявил, что сопровождавшие партию пленных армянские солдаты по дороге изрубили около четырехсот человек турецких солдат и офицеров. В живых остались только эти двадцать человек. Он так был взволнован, когда рассказывал это, что руки у него тряслись. Чтобы скрыть свое волнение он держал полы своей шинели и бессознательно перебирал пальцами.

— Мы так с пленными не поступаем. Обезоруженный враг — солдат, становится нашим другом! А нас обезоружили и по дороге перебили. Мы просим виновных наказать за эту бессмысленную жестокость.

Когда он кончил говорить, руки у него еще больше дрожали, в глазах стоял пережитый ужас. Несмотря на голод (четыре дня их вели до Карса), никто из них не дотронулся до еды, которую им принесли из госпитальной кухни.

— Это ужасно! Обезоруженных пленных порубили! — сказала с возмущением сестра, стоящая рядом со мной.

Вдруг один из стоящих недалеко офицеров обернулся к нам.

— А вы посмотрели бы, что они сделали с армянскими жителями, которых они застали в Ардагане, и с теми беженцами, которых они догнали при наступлении! Все дома полны трупов! Женщин, детей — никого не щадили. Дороги усеяны их трупами! Ни один человек от них не спасся! Всех порубили! Я поручил армянской дружине сопровождать их потому, что у меня других людей не было! — закончил молодой офицер, тоже взволнованный не меньше чем турецкий офицер. — Конечно, гуманности от армянских дружинников ждать не приходится. Когда у каждого из них только что, может быть, убиты отец, мать, или жена и дети.

Сестра совсем сконфузилась, почувствовала свою несправедливость по отношению к русским солдатам. Сколько она видела их, искалеченных вот такими же турками. И ее симпатии к туркам быстро меняются.

[...]

Возвращаясь в госпиталь, она уже с возмущением говорит:

— Ах, какие жестокие, перебили женщин, детей! А мы должны еще их кормить?» [46] Семина Х.Д. Указ. соч. С. 136— 137.

Прибыв в родной полк, Сорокин сразу же окунулся в боевую обстановку, занялся обустройством казаков на новом месте, возглавлял офицерские разъезды от своей сотни. Офицеров не хватало, поэтому приходилось тяжело. Возвратившись из 12-ти часового рейда, нужно было получать тут же новое распоряжение, и уже с другим взводом или полусотней снова уходить на задание. Не один раз приходилось атаковать противника и обороняться от него. 20-го июня командир сотни хорунжий Игнатенко докладывал командиру полка:

«Доношу, что был отрезан, окружен турками с 3-х сторон, не мог удержаться. В 10 час. 15 мин. ночи ушел со своим гарнизоном, состоящем из дружинников и 20 казаков» [47] РГВИА Ф. 5175. Ой. 1. Д. 2. Л. 508. .

Два дня спустя новое донесение:

«…отступил к северу…благополучно, кроме ранения лошадей, в том числе прапорщика Сорокина. Прошу разрешения взять в мое распоряжение из 6-й сотни 20 чел[овек]. Затруднено питание» [48] Там же. .

Наверное, Сорокин очень переживал за свою лошадь. Однако, судя по всему, ранение было не серьезное, и она вскоре была поставлена в строй, так как в сохранившихся актах на выбраковку лошадей полка конь прапорщика Сорокина не числится.

Начальник Эриванского отряда все время требовал от казаков подробных и точных сведений о противнике и настаивал на активизации действий офицерских разъездов, ссылаясь на недовольство Юденича их работой. По этому поводу начальник Севикской группы от 3-го Линейного полка подъесаул Больдт 27 июня раздраженно писал полковнику Иванову.

«Прошу доложить полковнику Юденичу, что мною доносится исключительно все, что я получаю от разъездов и постов. Представляю их собственные донесения, не входя в разбирательство их. В полевой записке № 140 я донес только о том, что разведка вышла, и указал час выхода; в записке № 141 доносил, когда разведка вернулась и что донесла. Считаю долгом доложить, что во вверенном мне отряде три прапорщика и один подхорунжий. В ежедневный наряд по вашему приказанию выходят три офицера: один на Даяр, один утром на перевал, один на ночь туда же. Прошу разрешения высылать на Даяр и один разъезд на перевал под командой вахмистров. Представляю при этом донесение прапорщика Сорокина, вернувшегося с перевала в 11 часов ночи» [49] Там же. Л. 6. .

Прапорщик Сорокин докладывая о результатах действий своего разъезда, не стесняясь в выражениях, писал, что нахождение на перевале, несмотря на летнее время, особенно ночью, сопряжено с большими трудностями. Там постоянно дует пронизывающий ветер, а укрыться негде, так как нет палаток. Он предлагал подумать о том, чтобы дать на перевал телефонную линию, установить небольшой пост и не мучить зря людей. Кроме того, писал он, тогда бы информацию можно было получить в любую минуту, а не два раза в день, гоняя туда-сюда измученных вконец людей.

Нужно сказать, что в этом донесении, как и во многих других, очевидна забота бывшего военфельдшера о людях, об их здоровье и настроениях. Это, с одной стороны, не могло не поднимать авторитет молодого офицера среди рядовых казаков, но с другой, вызывало раздражение у начальников.

Тем не менее, донесение Сорокина возымело действие. Телефон для установки на Севикском перевале выделили, но палатки все же не нашлось, и теперь уже подъесаул Больдт сообщал полковнику Иванову: