Мира Радоевич - Сербия в Великой войне 1914 – 1918 гг

Солунский процесс и казнь полковника Аписа почти совпали с повторным возникновением вопроса о сепаратном мире с Центральными державами. Поэтому, при многих неясностях, связанных о обстоятельствами судебного разбирательства, большинство историков соглашается, что в расправе с «чернорукцами» решающими были причины внутриполитические, однако имелись также и внешнеполитические. В этом контексте на полковника Аписа была возложена ответственность за Сараевское покушение, несмотря на то, что это трудно было доказать. Так или иначе, судебное разбирательство сильно отразилось на внутриполитической жизни. Считая, что вина осужденных офицеров не доказана и что речь идет о «судебном убийстве», из правительства сначала вышли Любомир Давидович и Милорад Драшкович — два министра от Самостоятельной радикальной партии, которая и ранее поддерживала «чернорукцев». И многие другие их товарищи по партии тогда окончательно повернулись, к республиканским идеям, становясь в ряды самых решительных противников монархии. Солидаризируясь с министрами-«самостоятельниками», покинул правительство и Воислав Маринкович из Прогрессивной партии. Совет министров вследствие этого перестал быть многопартийным, и с июня 1917 года в состав его входили только радикалы, против которых образовалась мощная политическая оппозиция. На другой стороне стало усиливаться влияние преданных регенту офицеров так называемой «Белой руки» ( Бела рука ), которая сыграла значительную роль в «чистке» армии и государственных учреждений от сторонников «чернорукцев» [410].

В то время как сербское правительство в эмиграции боролось за сохранение Солунского фронта, за признание государственно-правовой преемственности Королевства Сербии и за поддержку югославской программы, жизнь оккупированной страны проходила в тяжелых материальных и национальных условиях, когда под вопросом оказывалось даже физическое существование сербского народа. Сербия жила под гнетом многочисленных запретов, ограничений, постоянных штрафов, санкций, избиений, тюремных заключений, интернирований.

Поздней осенью 1915 года после прекращения военных операций объединенных немецких, австро-венгерских и болгарских войск это была опустевшая страна. В некоторых округах оставалось лишь около 20 % прежнего населения. И когда беженцы вернулось в свои дома, в девяти округах «старых областей» недоставало от 650 000 до 750 000 (23,5 %) по сравнению с прежним. Численность жителей под австро-венгерским оккупационным управлением снизилась с 65 до 51 на квадратный километр, а в болгарской оккупационной зоне это снижение было еще более значительным. Особенно чувствовалась нехватка мужчин возраста от 17 до 55 лет. Сокращение мужского населения, по сравнению с женским, достигло 36,7 %. Демографический дисбаланс более чувствовался в городах, чем в селах; а число умерших было почти в два раза больше нежели рожденных. Вообще, сокращение населения за один год составляло 0,8 процента. В Австро-Венгрии и Германии в 1917 году находилась около 127 500 взятых в плен и 79 000 интернированных лиц из Сербии. В том же году на территории Болгарии было 32 000 взятых в плен и около 100 000 интернированных сербских гражданских лиц. Общее число пленных и интернированных составляло в конце 1917 года 341 500 человек [411].

К многочисленным тяжким бедам добавился и голод. Поскольку в 1916 году урожай зерновых культур был очень невысоким, а реквизиции большими, то уже в первые месяцы 1917 года недостаток продовольствия стал устрашающим. Военный генерал-губернатор продовольственную норму на одного жителя в феврале уменьшил с 8 до 6 килограммов муки в месяц или до 36 килограммов на период с 1 февраля по 31 июля. Все излишки продовольствия подлежали принудительному откупу, по ценам которые устанавливали власти. В Вене сочли, что в сербских селах имеются излишки запасов кукурузы объемом около 1 500 вагонов. Одна из основных задач в 1917 году формулировалась так: «урожай в оккупированных областях как можно основательнее собрать и сюда перевезти, а с другой стороны — жизненный уровень оккупированной Сербии, изъятием излишков урожая, держать справедливо, на том уровне, который соответствует условиям в Монархии». В соответствии с этим, оккупационные власти должны были осуществлять реквизицию продовольствия по необходимости с помощью жандармерии. Сельское население, которое не выполняло предписанных норм подвергалось индивидуальным и коллективным наказаниям. Любое сопротивление заканчивалось взятием заложников, которые в случае невыполнения установленных норм интернировались в лагеря Австро-Венгрии. Указанные действия основывались на законодательстве, согласно которому на оккупированных территориях все сборы урожая, мельницы и скот были поставлены под надзор властей. Пользуясь этим, оккупационное правление навязало монополию на производство и продажу зерна. Под аналогичным режимом контроля оказались и другие продовольственные товары — фрукты и овощи, вина, ракия, сахар, табак, кофе… Прекращение оборота основных продовольственных товаров и строгий контроль за выносом продуктов сельского хозяйства на рынок самым непосредственным образом ставили под угрозу здоровье и жизнь населения. Одновременно, навязываемый голод являлся своеобразным средствам принуждения, которое использовалось, чтобы наказать Сербию. Между тем оказалось, что армия, которая своим отношением к гражданскому населению привела к тому, что оккупированное пространство приобрело все признаки «тюрьмы», одновременно была и той силой, которая, контролируя коррумпированные гражданские власти, косвенно препятствовала массовому разграблению продовольствия и сделала так, что голод не достиг еще больших масштабов [412].

О положении в оккупированной Сербии в 1917 году очень красноречиво свидетельствовал Меморандум сербских социалистов, в котором, помимо прочего, было сказано: «Все оккупационное правление в Сербии целиком представляет собой непрестанную войну против мирного населения. Впрочем, это и не оккупационное правление, а скорее карательная экспедиция со стороны Австро-Венгрии, да еще больше со стороны Болгарии… Враги Сербии почувствовали уже с первых дней, инстинктивно, что эта страна не останется навсегда под их властью. Поэтому решили Сербию полностью лишить способности к дальнейшей жизни» [413].

Эта констатация была верна по отношению как к австро-венгерской, так и к болгарской оккупационным зонам. Однако в степени террора, который осуществляли оккупационные власти, имелись некоторые отличия. Австро-венгерские чиновники посылали в Вену информацию о том, что «счастье» испытывают сербы, находящиеся в австро-венгерской, а не в болгарской оккупационной области. И в Меморандуме сербских социалистов подчеркивалось, что все происходящее «в Гувернмане» надо возводить «в квадрат, когда речь заходит о болгарском правлении». Ведь «все же в австро-венгерской части существуют суды, какими бы они плохими ни были. И в них пытаются, хотя бы время от времени, заворачивать деспотизм власти в некоего рода легальные формы… В них дают почувствовать, пусть и в наименьшей мере, что человек связан какими-то бледными нормами международного права и морали». Все упомянутое «полностью исчезало» в тех областях Сербии, которые оккупировала Болгария: «С той стороны Моравы начинается Азия… В болгарской части Сербии не знают судов… там полиция имеет неограниченную власть. Законная свобода каждого сербского гражданина, как и его жизнь, полностью и исключительно зависят от доброй воли любого полицейского агента, любого болгарского жандарма. В этих областях сербы унижены до положения рабов. В австро-венгерских областях наблюдается хотя бы какая-то внешняя видимость общественного порядка. В областях, оккупированных болгарами, и общественная безопасность не гарантирована» [414].