Майкл Грант - Греческий мир в доклассическую эпоху

По окончании греко-персидских войн повсюду осознали, что ту сплоченность, которая сделала возможным их успешный исход, следует каким-то образом сохранить. На деле же это сводилось к тому, чтобы признать главенство за Афинами или Спартой. Однако вскоре выяснилось, что Спарте недостает умения или желания — а может быть, и того и другого, — для того чтобы взять на себя такую роль. Поэтому Афины возглавили созданную ими Делосскую симмашю, превратившуюся в мощный военно-морской союз (под началом Перикла). Но такой рост афинского могущества не замедлил вызвать ревниво-враждебные настроения в спартанском* Пелопоннесском союзе, поддерживаемом также Коринфом и Фивами.

Исходом этой вражды (по чьей именно вине — до сих пор ведутся нескончаемые споры) стала Пелопоннесская война — точнее, войны (431–421 гг. до н. э., 416–404 гг. до н. э.), обретшие бессмертие благодаря Фукидиду. В конце концов побежденными оказались афиняне — прежде всего потому, что ранее они бескорыстно вмешались в антиперсид-ское повстанческое движение в Малой Азии. Кроме того, они выступали с походом против Сиракуз на отдаленной Сицилии, завершившимся полным крахом; позднее же афиняне казнили ряд своих полководцев, одержавших победу (при Ар-гинусских островах), за то что в буре после сражения погибло много людей.

Победа Сиракуз послужила напоминанием о том, что, хотя за Афинами и Спартой оставалось безусловное могущество, неведомое предыдущим эпохам, другие города, греческого мира тоже переживали подъем, о чем немудрено позабыть в перипетиях греко-персидских и Пелопоннесской войн. В пору битвы при Саламине Сиракузы и Гела нанесли поражение карфагенянам — и с тех пор Сиракузы оставались крупнейшей державой. Но об истории этого города в V веке до н. э. нам известно почти чудом — в силу того, что она наслоилась на афинские события, столь подробно изложенные Фукидидом. На дальнем западе была по-прежнему могущественна Массалия; сохраняли значимость и греческие города на северных берегах Черного моря — хотя уже не столько самостоятельные полисы, как прежде, сколько мощное царство Археанактидов на Боспоре Киммерийском (Крымском): <���уг зерна, вывозившегося из этих краев, всецело зависело афинское благополучие.

На тот же V век до н. э. — век греко-персидских и Пелопоннесской, войн — пришелся беспримерный интеллектуальный и культурный взрыв. Все течения в греческом мышлении и искусстве, описанные в этой книге, почти одновременно достигли той вершины, которая и претворилась в сложнейший скоротечный «классический» феномен, давший название целой эпохе и не знавший себе равных в дальнейшей мировой истории.

Но если различные достижения более раннего периода были рассредоточены по всему обширному пространству греческой ойкумены, и если это рассредоточение в известной мере сохранялось, — то расцвет «классической» культуры имел место прежде всего в Афинах. И такое утверждение не просто основывается на явном перевесе доступных нам афинских источников, уделявших недостаточно внимания политической истории других государств, — греческая культурная жизнь в эту пору действительно сосредоточилась в Афинах. Отныне сюда стекалось гораздо больше мыслителей и сочинителей, чем прежде: здесь обретались и «модные» философы — софисты, — и историк Геродот. Афинянином был и его преемник Фукидид; Афины стали родиной многих других литературных жанров — таких, как трагедия, комедия, — а также той разновидности диалектической, обращенной вовнутрь человека философии, которую Сократ (насколько мы способны воссоздать его образ суждений) довел до немыслимой дотоле глубины. Что касается изобразительных искусств, то стенная живопись той эпохи (как и более ранних) полностью утрачена, зато сохранилось множество образцов афинской краснофигурной вазописи, которые позволяют судить о смелых поисках в области натурализма и иных художественных задач. Возведенный в ту же пору Парфенон (ок. 447 г. до н. э.) и его статуи и рельефы, изваянные Фидием, заявили о первенстве Афин в архитектуре и скульптуре.

И тут встает неизбежный вопрос: почему в V веке до н. э. такой культурный взрыв произошел именно в Афинах? Если ответить: потому, что афиняне к тому времени усовершенствовали систему, унаследованную от Клисфена (Глава II, раздел 5), доведя ее до зрелой демократии, — то подобное объяснение едва ли покажется исчерпывающим, по той причине, что, как мы видели, греки умели создавать удивительные творения, когда демократии еще и в помине не было. Скорее напрашивается иной ответ (и Фукидид склонялся к подобному же мнению): созданная афинянами морская держава принесла им столько денег, что они смогли платить за досуг, позволивший исключительно даровитым людям без помех доводить свои творения до совершенства, а также платить зодчим и ваятелям за шедевры столь же исключительной красоты.

Велось немало споров о том, стоит ли считать успешной демократию, введенную Клисфеном в Афинах и привившуюся в том или ином виде во многих других греческих государствах. В ее пользу говорит то, что демократические установления позволили гражданам лично участвовать в жизни собственных государств — и подобного полноправного соучастия мир не видел ни прежде, ни позднее. Оборотной же стороной такой массовой деятельности, усугубленной к тому же жеребьевкой на равных основаниях, явилось множество серьезных просчетов.

В самом деле, те ошибки, из-за которых Афины проиграли Пелопоннесскую войну, допускались и на протяжении IV века до н. э., когда они пытались возродить былую морскую державу — в то время как Платон, величайший из когда-либо живших греческих мыслителей, по иронии судьбы, как раз сурово порицал демократию (впрочем, осуждая диктаторский режим в Сиракузах). Однако винить следовало не одних только демократов. Ведь и правительство Спарты которая, пусть теоретически управляя «равноправными» гражданами, не была демократией в том смысле слова, какое хоть сколько-нибудь отвечало бы нынешним понятиям, — уже к той самой поре, когда над Элладой сгустились персидские тучи, выказало явную неспособность сплотить под своим началом группу греческих государств, — предоставив затем Фивам совершить ту же попытку, впрочем, краткую и неудачную.

Филипп II Македонский (361–336 гг. до н. э.) положил конец всем подобным дерзаниям. До того его самодержавная и отсталая страна (Глава VIII, раздел 1) ничем особенно не славилась. Но, несмотря на старания талантливого афинского оратора Демосфена создать против Филиппа прочный союз, — последний, опираясь на свое царство, сделал его более могущественным, нежели вся Балканская Греция, а после битвы при Херонее (338 г. до н. э.) обратил былую независимость греческих полисов в пустой звук. А затем его сын, Александр III Великий (336–323 гг. до н. э.), совершив один из ярчайших в истории воинских подвигов и разгромив Персидскую державу, расширил греческий мир до границ, сравнимых только с великой колонизацией, происходившей за триста — четыреста лет до того.