Майкл Грант - Греческий мир в доклассическую эпоху

Такова была подоплека мощных и драматичных женских образов в греческой мифологии и литературе, где нередко изображены картины, любопытным образом противопоставленные подлинному ограниченному положению женщин в греческой жизни. Такова, например, подоплека мифа о воинственных амазонках, комического перевертывания половых ролей в аттической комедии, а также женских трагедийных персонажей — жутких, жестоких, ведомых злым роком. Трагедия Еврипида Вакханки получила название от прозвища менад, растерзавших царя Пенфея, — служительниц бога Диониса.

Последняя роль напоминает нам: религия была единственной сферой общественной жизни, куда женщинам не был закрыт доступ. Им даже позволялось совершать собственные обряды — например, Тесмофории, — где их участие носило главенствующий и исключительный характер (особенно подчеркивались их силы плодородия). Ибо признавалось, что всем божествам присуща дикая, мрачная, неукротимая сторона — столь резко противопоставленная упорядоченной мужской культуре в «правильной» греческой цивилизации. Поэтому женщины казались существами, наиболее подходящими для служения этой оборотной стороне божественного мира, объятого распадом и хаосом, где привычные закономерности бессильны. Собственно, так же греки судили и о браке — как об укрощении дикого, неуправляемого, в основе своей не подвластного разуму женского начала. Поэтому на многих греческих вазах с изображением свадебного шествия мужчина силой увлекает жену, крепко держа ее за руку: свадьба приравнена к своего рода символической смерти. К тому же после замужества женщина оказывалась словно между двумя домами — причем в обоих к ней могли не испытывать доверия. Ибо в большинстве греческих полисов женщина не имела голоса в делах, связанных с ее браком, — точно так же, как она была лишена прочих законных прав.

Крайний случай такого бесправия представляла девушка, у которой не было братьев. Если происходило такое несчастье — в семье не рождались сыновья, — то греки выдавали девушку замуж за ее ближайшего агнатического родственника, то есть родственника по отцовской линии, — в установленном порядке, по возможности начиная с брата ее отца. Подобную женщину, на которую, ввиду отсутствия брата, возлагалась ответственность за сохранение οικος — для следующего поколения, — в Афинах называли έπίκληρος — «прикрепленной к семейному имуществу» (от κλήρος — клер, надел). Солон предусмотрел особые законы на такой случай (Глава II, раздел 3).

Положение женщины-έπικληρος (несколько иное в Спарте и на Крите) лишь подчеркивает общее бесправие женщин, лишенных возможности устраивать собственную судьбу в браке. Правда, подобные меры свидетельствовали о том, какой ролью наделяло общество женщин: они должны были передавать имущество потомству и тем самым поддерживать семейное преемство, — но в то же время явно указывали на недоверие по отношению к женщинам, словно те были неспособны на самостоятельные поступки. Кроме того, греки настаивали на том, что невеста должна сохранять девство до брака. Поэтому от женщин ожидали раннего замужества — согласно литературным источникам, примерно в восемнадцать-девятнадцать лет (женихи были старше), хотя вполне можно допустить, что замуж выдавали и в шестнадцать лет, и значительно раньше.

Ввиду такого отношения к женщинам в греческом обществе наблюдалась куда бульшая наклонность к гомосексуализму, нежели, например, в нашем. Опять-таки в разных городах дело обстояло по-разному. Но все же и здесь можно предложить некоторые обобщения. В обществе, где женщины большей частью сидели дома, а мужчины проводили дни с другими мужчинами или юношами, занимаясь государственными делами, атлетическими упражнениями или войной — или на пиршествах (сгоцябакх) в чисто мужском кругу аристократических объединений (ётадре'юи), — однополые связи были неизбежны, причем, как правило, они были сильнее, глубже и сложнее, нежели любовные отношения мужчин с женщинами. В полисах, где сохранялся старомодный, «героический», общественный строй, — таких, как Спарта, Фивы, Элида и Тера, — подобные мужские «союзы» были делом привычным и порой даже признавались законом. Как мы уже отмечали, повсюду главным предметом изображения для художников оставалось обнаженное мужское тело.

Росписи на бесчисленных вазах позволяют сделать еще одно замечание: на педерастию взирали более благосклонно, чем на однополую связь между сверстниками. Первый тип отношений породил целую философию: в ее основе лежала мысль о том, что любящий является наставником, учителем и товарищем возлюбленного как в жизни, так и в делах войны и что он должен всеми силами завоевывать восхищение любимого. Позднее Платон устами участника одного из своих диалогов заявил, что могущественнейшим в мире войском было бы то, что состоит из влюбленных и их возлюбленных 63, а в IV веке до н. э. такой «идеал» был осуществлен в Элиде и в Фиванском священном союзе 64. Официальное отношение к акту однополой любви как таковому явно разнилось от места к месту, хотя зафиксированы случаи неодобрения содомии. Однако наиболее распространенное мнение гласило, что младший мужчина или юноша, возлюбленный, не должен выказывать любовного наслаждения: ему скорее подобает обороняться от знаков внимания и ласк влюбленного, принимая роль преследуемого, — наподобие того, как в «нормальных» любовных отношениях в наше время (хотя сегодня это уже кажется старомодным) девушке следует вначале разыграть сопротивление — по крайней мере, для вида. Согласно неписаным правилам однополой любви у древних греков, юноша мог в конце концов из чувства благодарности за заботу и услуги своего покровителя подарить влюбленному свою «благосклонность» — а это, безусловно, означало физическую близость. О женской однополой любви рассказывалось меньше, да и вазопись в этом отношении более скупа. Однако можно сказать, что попытки отрицать, что лесбийский кружок Сапфо чуждался физических радостей, представляются беспочвенными; к тому же подобное поведение упоминалось в Спарте и кое-где еще.

К концу описываемого в настоящей книге периода всему зданию политической, общественной, хозяйственной, научной и художественной жизни, столь виртуозно воздвигнутому греками, начала угрожать смертельная опасность, исходившая от могучей Персидской державы на востоке.

Завоевав Лидийское царство (в 546 г. до н. э.), персидский царь Кир II (Великий) тем самым «унаследовал» от лидийцев господство над греческими городами на малоазийском побережье и соседних островах. Затем Дарий I проник в Европу и присоединил к своим владениям Фракию \ок. 513–512 гг. до н. э.), лежавшую совсем вблизи греческих пределов. В 499–494 гг. до н. э. против него взбунтовались ионийские и другие города, — а два города, лежавшие значительно западнее, — Афины и Эретрия, — выслали им в помощь флот. Геродот был прав, полагая, что это сделало греко-персидские войны неизбежными 65. Но эти столкновения находятся уже вне рассмотрения настоящей книги, задача которой — представить картину греческого мира до той эпохи, когда они разразились.