Майкл Грант - Греческий мир в доклассическую эпоху

Тем временем сами Афины, чей мифический царь Кодр, согласно позднейшим преданиям, спас город ценой собственной жизни, явно вели мирное, хотя достаточно тревожное и шаткое, существование посреди царившего хаоса, являя один из немногих во всей Греции примеров выживания древних городов, после того как были разрушены Микены, Пил ос и другие видные центры бронзового века. Образно говоря, афиняне продолжали жить в сгустившихся микенских сумерках.

Однако, судя по упоминаниям в гомеровских поэмах, где афиняне не играют важной роли, им не удалось очень быстро или до конца оправиться от кризиса, — отчасти из-за того, что они потеряли лучших мужей во время переселения, но, по-видимому, еще и из-за того, что Аттика лишилась былого единства. Тем не менее Афины, вероятно, вернули себе контроль над восточной частью Аттики. В отличие от многих других частей греческой метрополии, эта область была весьма густо заселена в течение нескольких десятилетий до и после 1100 г. до н. э., так что уже к 1000 г. до н. э., если не раньше, здесь наблюдались явные признаки расцвета. Именно в этих землях впервые на материке появилось железо (вероятно, ближневосточного происхождения), а также первые случаи трупосожжения, которое вошло у афинян в обычай примерно с 1050 г. до н. э. Якорные стоянки на песчаном берегу Фалера и в Пирее и Зее — глубоководных гаванях по обеим сторонам мыса Мунихии — позволяли афинянам поддерживать морские связи с островами, в том числе с Кипром.

В связи с тем, что Афины не пострадали от вторжения, в афинской керамике прослеживается некоторое преемство по отношению к закатившемуся микенскому миру. Вазы протогеометрического стиля (ок. 1050/1025—900 гг. до н. э.), более изящные и тщательнее проработанные, чем предшествовавшая им послемикенская утварь (благодаря более быстрому гончарному кругу, с кисточками и циркулем), стали изготавливать во многих городах, и зародился этот стиль отнюдь не среди афинян. Но Афины, освоив его, по-видимому, превратились к концу X века до н. э. в главный центр распространения и распределения таких ваз. И именно в Афинах, судя по обильным свидетельствам — захоронениям праха умерших в городском квартале Керамик, — протогеометрические сосуды достигли высочайшей степени гончарного и живописного мастерства.

Казалось бы, сам собой напрашивается вывод о том, что своим позднейшим господством афинское классическое искусство обязано именно этому первенству в более древние времена. Однако такой вывод на поверку оказывается спорным, ибо это позднейшее искусство, достигшее вершины в эпоху классики, не обнаруживает сколько-нибудь явной или прямой связи со своими предполагаемыми истоками, весьма с ним несходными. Вместе с тем при желании эту связь проследить можно. Как бы то ни было, на какое-то время художественное главенство перешло к афинянам, когда они производили протогеометрические вазы, и удерживалось за ними после того, как на смену этому стилю в их мастерских пришел стиль геометрический. Ибо — если только мы не пребываем в заблуждении ввиду изрядного обилия афинской утвари (но едва ли это так), — геометрическое искусство Афин отличается от искусства других греческих государств большей живостью и мастерством. Однако вскоре и местные мастерские этих других государств стали уверенно заявлять о себе. Неясно, объяснялось ли это закатом афинского влияния, так как аттическая керамика среднего геометрического стиля (ок. 800–770/750 гг. до н. э.) имела широкое хождение и вывозилась даже на Кипр и в Сирию. Кроме того, к началу этого периода афинский некрополь Керамика уже хранил свидетельства необычайной пышности геометрических сосудов. Возможно, богатство афинян росло благодаря обработке (купелированию) серебра в Лаврионских рудниках (данные раскопок в Торике).

Эпохальный шаг был сделан афинским «дипилонским мастером» (ок. 770–750 гг. до н. э.), изобретшим или разработавшим роспись позднего геометрического стиля на огромных вазах. Эти сосуды 1,2–1,5 м в высоту ставились на могилы и служили их знаками. В их стенках проделывались отверстия для жертвенных возлияний умершим 6. Отвлеченная геометрическая роспись на таких гигантских вазах обогатилась благодаря включению поясов-фризов, где появляются корабли, животные и фигурки людей. Такие изображения кораблей (встречающиеся на удивление часто) отражают оживившийся в ту пору интерес к торговым путям. Пояски с мелкими фигурками животных на сосудах этого типа представляют собой одну из немногочисленных геометрических идей, заимствованных из ближневосточных земель (Приложение 1) — либо напрямую — через рельефы слоновой кости или узорчатую вышивку, либо косвенно — через аттические золотые диадемы с вкраплением ближневосточных мотивов. Правда, характерным очертаниям этих зверей в геометрических орнаментах присуща чисто греческая новизна.

Группы человеческих фигур на этих сосудах являют пример отвлеченной, линейной стилизации с искажениями — опять-таки, вероятно, вдохновленной ближневосточными образцами (в том числе плетеными изделиями), а также сохранившимися до той поры произведениями позднемикенского фигуративного искусства. Для этих изображений принято весьма соблазнительное толкование: считается, что на дипилонских вазах представлены персонажи и сцены гомеровских поэм (Глава V, раздел 1). Так, возможно, одна погребальная сцена была призвана напомнить о погребении Патрокла. В таком случае, следует признать, что подобное искусство ознаменовало своего рода греческое Возрождение, или воскрешение героического прошлого, получившее толчок благодаря недавнему распространению эпических поэм и рассматривавшее текущие события и достижения в свете этого эпоса. Горделивое воплощение этого явления в форме сосудов выглядит чем-то вроде художественной слоновой болезни. И хотя гекзаметрическое двустишие на трофейном кубке (ок. 730 г. до н. э.) говорит о введении письменности в обиход, почти совпавшее во времени с созданием Гомеровых поэм, — все же их связь с росписью погребальных сосудов нельзя считать доказанной. Допустим, несколько характерных мифологических сцен действительно были выбраны для изображения намеренно, — большинство все же носит обобщенный характер и не поддается «опознанию». Разумеется, в ту пору могли работать и другие мастера, ничуть не хуже дипилонского вазописца, чьи произведения до нас не дошли. Но насколько нам позволено судить, именно он первым из греческих художников удостоил серьезного отношения человеческие фигуры. Можно добавить, что он стал первой личностью в греческом искусстве — личностью, чей легко узнаваемый художественный «почерк» — настойчивый, ритмичный, повествовательный, с его непременным заполнением углов, принадлежал целиком ему самому.