Майкл Грант - Греческий мир в доклассическую эпоху

Каждый из этих мыслителей, по очереди бравшихся за критику предшественников (вполне в агонистическом духе, свойственном грекам), желал соотнести единичный случай с общей закономерностью. В то же время, при всей остроте поставленных ими вопросов и внятности их доводов, они продвинулись главным образом в теоретической, нежели практической науке. Все эти мыслители стремились постичь человека и природу отвлеченно. Некоторые из них к тому же оказывались проницательными наблюдателями природных явлений, но таких было немного. Греческая наука потому мешкала с развитием, что эмпирическим наблюдениям, в целом, долгое время не придавали значения.

Тем не менее в VI веке до н. э. достижения греков в самых разных областях были ошеломительны. Им удалось достичь столь многого благодаря досугу. Следовательно, греки видели для себя идеал именно в досужей праздности, и хотя презрение Платона и Аристотеля к физическому труду разделяли отнюдь не все (представляется сомнительным, чтобы с ними согласился Солон), все же, если греку, чтобы жить безбедно, приходилось работать, — он вызывал некоторую жалость у других и у самого себя. Ибо понятие о «труде ради труда», или о самом ремесле как о рыночном товаре, который можно выгодно продать, древним грекам было чуждо. Поэтому столь важным представлялся досуг, который, по словам Аристотеля, «должен быть предпочтён деятельности» 57.

Но если уж работать приходится, говорил он же в другом месте, то хуже всего — работать на кого-то, так как «свободному человеку не свойственно жить в зависимости от других» 58. Эта мысль не была нова, потому что еще в Одиссее тень Ахилла называет худшей земной долей участь поденщика (е^1<;), вынужденного добывать свой хлеб службой у пахаря 59. Тем не менее вплоть до 500 г. до н. э. таких бедных и презираемых, но свободных работников, бравшихся за грубый труд, насчитывалось больше, нежели рабов.

Однако численность рабов, пусть вначале их было немного или (согласно одному античному источнику) не было вовсе, на протяжении этого раннего периода постепенно росла. Все предшествующие государства были в той или иной степени рабовладельческими; так же обстояло и с греками 60. Правда, рабы всегда играли лишь вспомогательную роль в греческом хозяйстве (свободные бедняки видели в них скорее своих сотоварищей по труду), но грекам пришлось бы тяжко без них. Рабы были собственностью хозяина, подобно орудиям, — если не считать того, что они могли и внушить страх. С ними не обязательно было хорошо обращаться; разумеется, о хорошем обращении и речи не шло на серебряных рудниках в Лаврионе, принадлежавших Афинам и считавшихся самым «каторжным» и гиблым местом во всей Аттике. Но в целом представлялось разумным заботиться о рабах: ведь глупо было бы портить собственные орудия.

Античные авторы, которым были по душе полярные противоположности, предпочитали просто разделять всех людей на свободных и рабов. Это как будто заставляло их забывать о существовании разных прочих категорий людей, не принадлежавших к числу граждан, — людей, занимавших промежуточное положение между гражданами и рабами. Например, в Афинах и других городах жили метэки (цётоисоц теша, поселенцы-чужаки), принимавшие большое участие в делах общины, игравшие важную роль в ремеслах, торговле, но не обладавшие гражданским статусом.

В Спарте же, как и во многих других местах, существовала еще одна категория жителей, носивших название периэков (7сер1оисо1, репоес1) убуквально «окрестных обитателей» 61. Они жили в собственных городках и деревушках, но трудились на благо полиса и гоже па равные лады за и торговлей. Но и они были лишены и подвластной Спарте Лаконии, а также а ынимались ремеслами политических при». В и ряде других греческих областей (под другими именами), существовали Нередко они были потомками коренных жителей. Они были не рабами в полном смысле слова, а чем-то вроде государственных крепостных, и следе гиен по, зачастую таили весьма разрушительную силу.

Однако самой многочисленной частью населения греческих полисов, исключенной из политической жизни, были женщины. Какие-либо обобщения на сей счет практически невозможны — во-первых, потому что единственные свидетельства о них дошли до нас исключительно из «мужских» источников; а во-вторых (коль скоро мы располагаем хоть какими-нибудь сведениями), пегому что положение женщин чрезвычайно разнилось от одного греческого полиса к другому.

На западном побережье Малой Азии и соседних островах уже в глубокой древности можно различить намеки на изрядное женское влияние, впоследствии значительно ослабшее. Гомеровские женщины, чьи образы явно отражали действительность той эпохи (хотя здесь нет места твердой уверенности — Глава V, раздел 5), пусть и не принимают в самом деле важнейших решений, зато играют весомую второстепенную роль в описываемых событиях. Но позже поэзия Сапфо (р. ок. 612 г. до н. э.) рассказывает о существовании на Лесбосе женского общества, пользовавшегося упоительной свободой в жизни и самостоятельностью в чувствах. Но даже на островах бытовало совершенно иное отношение к женщинам, живое свидетельство чему — безудержное злословие Семонида Аморгского (происходившего с Самоса — Глава V, раздел 1). А в Балканской Греции провозвестником будущих нравов стал Гесиод, испытывавший перед женщинами панический страх, который сквозит в мифе о Пандоре).

Для более позднего периода некоторые обобщения становятся возможными, хотя и здесь мы вынуждены полагаться большей частью на афинские свидетельства (а в Афинах женщины пользовались, по-видимому, меньшей свободой, чем почти во всех других греческих землях). Следует отметить, что Спарта и Крит являли более благоприятную картину, а в Кирене в конце VI века до н. э. женщина по имени Феретима даже стала диктатором — предтечей цариц эллинистической эпохи. И все же до наступления этой эпохи женщины, как правило, не обладали гражданством своих полисов, не занимали государственных должностей и были напрочь отлучены от политической деятельности. К тому же им не разрешалось заправлять собственными делами, и по закону каждая женщина находилась под опекой какого-либо мужчины. Не имели женщины и законного права распоряжаться своим имуществом. Разумеется, семейные привязанности были достаточно крепки, как и везде (чему свидетели — надгробные памятники), и было бы нелепо отрицать, что женщины оставались незаменимы во всякого рода домашних делах. Геродот же не боится зайти дальше, пусть косвенно, но все настойчивей подчеркивая женскую роль — наравне с мужской — в учреждении и сохранении общественного порядка.

Однако, как и во многих других отношениях, такой взгляд скорее представлял исключение из правил. Куда более расхожей была позиция Гесиода и Семонида. Бесчисленные литературные произведения греков обнаруживают их жгучую ненависть к женщинам — а вернее сказать, отражают глубоко затаенный страх перед женщинами и перед тем, что они способны натворить. Ибо в этом обществе, где власть оставалась исключительно мужским уделом, где бытовал обширный сексуальный лексикон, а во время празднеств царила преувеличенная непристойность, существовал своего рода любопытный «апартеид» сексуального свойства. Невзирая на то, что женщины были необходимы для продолжения рода, в мужском сознании они служили воплощением таинственной, грозной, нечистой, «чуждой» стихии. Греков не покидали опасения, что эта временно укрощенная стихия вдруг взбунтуется и вырвется прочь из положенных ей пределов.