Майкл Грант - Греческий мир в доклассическую эпоху

Совершенно иной эпос, приписывающийся Гесиоду из Беотии в Средней Греции, появился, как принято считать, чуть позже гомеровских поэм, ибо там описаны более поздние и менее «героические» формы общества. Это были поэмы Теогония, предвосхитившая более серьезные философские споры о сотворении вселенной, и Труды и дни, произведение более раннее (Глава IV, раздел 4). Однако такой подход к датировке гомеровского и гесиодовского эпоса едва ли пра-вомерен, потому что оба поэта творили, повинуясь художественному воображению, а не современной им исторической правде. Кроме того, они жили в весьма несходных и удален-ных друг от друга регйонах, где сам жизненный уклад и процессы развития нимало не совпадали и не шли параллельно.

Устные поэмы, предшествовавшие эпосу Гомера и Гесиода (а они были явно меньшими), до нас не дошли. Утрачены и другие образцы ранней поэзии — неэпического характера, — упоминающиеся в Илиаде и Одиссей и составлявших неотъемлемую часть устной исполнительской традиции. Такая неэпическая, драматическая поэзия греков — сплав слов, музыки и танца, условно называется «лирической» 41. Но понятие это неоднозначно: те поэтические произведения, в отношении которых оно применяется, явно распадаются на две разновидности — хоровую лирику, то есть песни, исполнявшиеся под аккомпанемент лиры и прочих инструментов (ее главными представителями были Архилох с Пароса и Алкман со Стесихором, жившие, соответственно, в Спарте и Гимере), и монодическую лирику (таковы стихи Алкея и Сапфо с Лесбоса), то есть песни, которые исполнял соло сам поэт, аккомпанируя себе на лире (или флейте).

Другого рода классификация, которую предпочитали греки, учитывала стихотворный размер. Изобретение элегического дистиха приписывалось Архилоху и Каштану Эфесскому. Этот элегический размер состоял из попеременно чередующихся строк гекзаметра и пентаметра (пяти стоп) и годился для передачи интимных чувств или рассказа о злободневных событиях лучше, нежели полновесный и величавый гекзаметрический стих. Само слово «элегия», возможно, было связано с каким-нибудь восточным названием флейты, так что та форма поэзии, которую принято им обозначать, изначально могла представлять собой песню, исполнявшуюся под звуки флейты. Предположение древних о том, что элегия произошла от плачей, или скорбных песнопений, представляется сомнительной. Так или иначе, этот размер нашел много разных применений: им пользовались не только для песней под флейту (окбАла), исполнявшихся во время застолий (сгоцтюта) в домах знати, но и, в частности, для любовных стихотворений и исторических сюжетов, а также для воинственных кличей, какие слагали Тиртей и Солон.

Ямбический размер (название имеет также ближневосточное происхождение), основанный не на дактилях и спондеях, а на ямбах (чередование краткого и долгого слогов), чаще всего связывали с «сатирическими» и хулительными сочинениями; для них его использовали Архилох и Семонид. Это было открытое выражение личных чувств, а также еще более бурных и разнообразных взглядов на политику и поэзию, выливавшихся у монодистов в самые разные размеры. Часто считается, что такие стихи напрямую отражают личный опыт и переживания авторов — и потому знаменуют наступление нового «лирического века», последовавшего за веком эпическим и сменившим его. Однако подобное истолкование коренится в непонимании самого механизма поэзии: ведь личина, которую примеряет поэт, является вымышленным, «литературным» построением — неважно, оригинальным или заимствованным, — и вовсе не обязательно отражает какое-то событие, приключившееся в жизни поэта-личности. Следовательно, когда Алкей говорит, что бежал с поля брани и бросил свой щит, или когда Сапфо живописует страсть влюбленной женщины, — не следует думать, будто они описывают в точности то, что с ними происходило. Их задача заключается в другом — в создании и насыщении поэтического образа. Ведь точно так же, «повествователя» в каком-нибудь современном романе отнюдь не подобает отождествлять — по крайней мере, полностью, — с личностью самого романиста.

Безусловно, греческая лирическая поэзия, в отличие от | эпической, была скорее направлена на размышления и внут-| реннее созерцание; и ее подход к человеку совершенно иной.

Однако из всего вышесказанного следует, что «лирический век», когда поэты принялись описывать собственные чувства и собственную жизнь, — определение весьма ненадежное. Кроме того, разнообразные формы «лирической» поэзии, коль скоро о них упоминает Гомер, предшествовали его собственным творениям. А посему представление о такой хронологической последовательности, согласно которой эпический период будто бы сменился лирическим, следует отвергнуть. Обе — а точнее сказать, все — разновидности поэзии произошли от народных песен, которые, в свой черед, минуя и Гомера, и Гесиода, и Архилоха, глубоко уходили корнями в туманное прошлое, когда еще не существовало алфавита, чтобы сохранить эти песни для потомства.

Многие из этих стихотворений буквально пронизаны религией; во всяком случае, поэты никогда о ней не забывают. Ибо она отнюдь не была всего лишь привеском к греческой жизни, но составляла существенную и неотъемлемую часть этой жизни, пропитывая собой все ее стороны. В то же время религия греков чрезвычайно трудна для постижения, хотя, как мы надеемся, рассмотрев в настоящей книге один за другим ее важнейшие очаги, разбросанные по географической карте, нам удастся пролить свет на эту тайну. Разумеется, греческая религия была политеистической. В ней нашлось место для великого множества богов и богинь, которые представляли различные стороны жизни (невзирая на частые совпадения или «дублирования») и отражали многообразие человеческого мира. Культ каждого божества более или менее тесно привязывался к его собственному святилищу, хотя важнейшие из них к тому же почитались повсеместно. Связи с древнейшим прошлым оставались весьма крепки, и вместе с тем мы нередко сталкиваемся с парадоксальным обстоятельством: будучи верными старине, греки одновременно умудрялись вводить всяческие новшества.

В какой степени греки были обязаны этой старине, становится ясно хотя бы на примере величайших богинь пантеона — Геры, Деметры и Артемиды. Все они, каждая по-своему, явно созвучны богиням более древних цивилизаций — Матери-Земле или Владычице Зверей: эпитет Геры «волоокая» (роштсц) и эпитет Афины «совоокая» (уАхшо&яц), вкупе с ее атрибутом — совой в Афинах — звучат отдаленным эхом тех времен, когда люди поклонялись звериным тотемам. С другой стороны, Зевс — верховное божество, отец богов и властелин неба — был позднейшим «нововведением»: он появился во время катаклизмов, сопровождавших крах микенской Греции и продолжавшихся после него; в ту же пору был введен и культ Аполлона — «губительного и ослепительного», — самого греческого их всех богов, несмотря на свое явно негреческое имя и происхождение.